(1850-1932)-немецкий социал-демократ, политик и публицист, один из основоположников теории ревизионизма и реформизма в рабочем движении. Бернштейн подверг критическому пересмотру марксизм, отвергая прежде всего учение Маркса о кризисе капитализма, об обнищании народных масс. Для пролетарской революции он не видел социально-экономических оснований, отрицал саму возможность научного социализма, считая его этическим идеалом, Марксистской теории революции, классовой борьбе и диктатуре пролетариата Бернштейн противопоставлял путь реформ, компромиссов с буржуазией. В советский период Бернштейн рассматривался лишь как враг рабочего движения, а его идеи оценивались только с точки зрения отступлений от марксизма. Впадать ныне в противоположную крайность и идеализировать взгляды Бернштейна было бы неразумно. Необходимо критически и с позиций научной объективности заново и не предубежденно вчитаться в работы Бернштейна, переосмыслить их с учетом исторического опыта. Бернштейн вошел в историю социалистической мысли как один из родоначальников той социал-демократии, которая нашла воплощение в деятельности социалистических и социал-демократических партий в странах Западной Европы. Современные российские политологи справедливо обращают внимание на то, что Бернштейн поставил ряд серьезных теоретических проблем (критерии различия научного и утопического социализма, соотношение науки и политики и др.). Ненасильственный, мирный, парламентский путь борьбы трудящихся за социальную справедливость и равенство дал в конце концов известные результаты. Для России важнее понять этот западноевропейский путь к социализму, который оказался иным, чем в Советском Союзе, а не выискивать у Бернштейна ошибки и просчеты, которые действительно были. (Тексты подобраны А. А. Френкиным.)

ВОЗМОЖЕН ЛИ НАУЧНЫЙ СОЦИАЛИЗМ?

Наиболее влиятельная из распространенных в настоящее время социалистических теорий - разработанное Кар лом Марксом и Фридрихом Энгельсом учение, которого придерживается наибольшее число социалистов почти во всех странах. Ввиду того что оно определяет направление их стремлений и целей, оно было названо своими основателями научным социализмом. В сочинении, которое известно большинству из вас и заслуживает того, чтобы быть известным всем вам, именно в “Развитии социализма от утопии к науке”, которое представляет собой извлечение из другого, не менее интересного сочинения “Переворот в науке, совершенный г. Эженом Дюрингом”, Фридрих Энгельс говорит, что благодаря двум научным открытиям, которые сделал Маркс, именно благодаря материалистическому пониманию истории и раскрытию производства прибавочной стоимости в капиталистическом хозяйстве социализм стал наукой. Это адекватное и вместе с тем первое произведение, где для марксистского социализма требуется название “научный”. [...]

Между прочим, замечу, что я считаю выражение “открытие” по отношению к установлению прибавочной стоимости у Маркса весьма ошибочным. Всем известно, что факт прибавочной стоимости был известен задолго до Маркса, и я должен признаться, что не вижу особенной заслуги в открытии того факта, что рабочий в виде заработной платы не получает полной разницы между рыночной ценой готового продукта и ценой сырья с орудиями сбыта и проч. Важным в соответствующей главе у Маркса является обнаружение и глубокий анализ характера и методов производства прибавочной стоимости в капиталистическом хозяйстве и последствий его общественного развития. Мне кажется даже, что для познавательной ценности большей части относящихся к этому исследований Маркса довольно безразлично, принять ли во всех пунктах или нет вывод о прибавочной стоимости, делаемый Марксом. Вам небезызвестно, что в настоящее время имеется довольно значительное число социалистов, которые вообще не признают исходной точки учения Маркса о прибавочной стоимости, т. е. разложение ценности в массе человеческого труда, измеряемой временем, а придерживаются теории предельной полезности англо-австрийской школы. Однако эти социалисты вполне признают, что в настоящее время рабочие являются ограбленными и должны выполнять прибавочную работу, они только доказывают это менее метафизическим, по их мнению, способом.

[...] По Энгельсу, нравственное возмущение масс против прибавочной стоимости, осуждение прибавочной стоимости как грабежа являются показателем того, что другие экономические факты делают невыносимым и невозможным современный, основанный на прибавочной стоимости хозяйственный строй. Каковы же эти факты?

Энгельс заявляет в данном месте, что Маркс основывал свои коммунистические требования на неизбежно изо дня в день подвигающемся на наших глазах крушении капиталистического способа производства. Относительно этого воззрения, выведения социализма из теории крушения, недавно велись, как вам может быть известно, оживленные дебаты в рядах теоретизирующих членов социал-демократической партии, и среди людей, которые вышли все из школы Маркса, проявились весьма значительные различия в мнениях. Я не хочу подробно останавливаться на этих дебатах, так как я сам в них участвовал; достаточно указать лишь на тот факт, что со времени этих дебатов было развито более двух различных мнений о том, как следует понимать это крушение, и если вы глубже продумаете цитированные выше слова Энгельса, то поймете, почему это произошло. Что значит там “неизбежное”, что значит “крушение капиталистического способа производства”? Это положение может вызвать мысль о неизбежном экономическом крушении, о крупной хозяйственной катастрофе, но также и о крушении общественного строя, основанного на капиталистическом способе производства; наряду с этим мыслимы еще всякие другие комбинации. Затем, доказана ли вообще неизбежность крушения, доказуема ли она научным путем? Или, может быть, мы имеем здесь дело лишь с более или менее вероятным предположением? Далее, вытекает ли социализм с научной необходимостью из крушения капиталистического способа производства? Все это вопросы, на которые мы можем ответить и значение которых станет для нас ясно, лишь когда мы постараемся установить научность социализма. Весь исторический опыт и многие современные явления говорят в пользу того, что капиталистический способ производства так же преходящ, как и прежние способы производства: но здесь вопрос заключается в том, явится ли конец его крушением, следует ли ожидать этого крушения в ближайшее время и поведет ли оно неизбежно к социализму. На этот вопрос или вопросы социалисты дают самые разноречивые ответы. Позвольте мне, далее, напомнить о воззрении, по которому экономическое положение рабочих с развитием капитализма неизбежно становится все хуже, рабочие все беднеют; это воззрение названо теорией обнищания. Некогда оно пользовалось широким распространением, казалось обладающим прочным научным обоснованием, им был проникнут “Коммунистический Манифест”, оно повторялось во многих сочинениях, принадлежащих более молодому поколению социалистов, - в настоящее время оно отвергнуто. Затем положение о параллельности развития промышленности и сельского хозяйства, о сужении класса капиталистов, об уничтожении дифференциации труда - целый ряд теорий, которые считались научно установленными и все оказались ложными или, вернее, частичными истинами. Однако частичные истины часто являются еще более роковыми для научности, нежели полные ошибки. Можно из приведенных выше и других изменений во взглядах представителей социализма на социальные явления почувствовать потребность присоединиться к мнению о научном банкротстве социализма (между прочим, замечу, что и другая основа научного социализма, о которой говорит Энгельс, а именно материалистическое понимание истории, имеет свою судьбу). В то время как в области практического движения социализма мы замечаем постоянное движение вперед, в то время как социалистические партии почти во всех странах добиваются одного успеха за другим, рабочее движение завоевывает одну позицию за другой и все увереннее приближается к поставленным целям, все яснее формулирует свои требования, в области науки социализма вместо достижения большего единства идет процесс разложения теории, вместо уверенности в рядах теоретиков социализма вселяются сомнение и разлад. Так как усилению практического социализма не препятствует, как мы видим, распад теории, то вполне естественно возникает вопрос, существует ли вообще внутренняя связь между социализмом и наукой, возможен ли научный социализм и (я, как социалист, поставил бы еще и такой вопрос) нужен ли вообще научный социализм? [...]

Позвольте мне здесь привести пример из другой области знания. В середине XVIII в. в области философии господствовал большой разброд. Умы, казалось, перестали понимать друг друга. Но вот в 1781 г. в Кенигсберге появляется Иммануил Кант со своей “Критикой чистого разума”, главной целью которой было точное выяснение возможных задач философии и познание границ разумного философствования. Когда же эта книга ввиду несколько тяжелого изложения и распределения трактуемых объектов не сразу была понята, Кант изложил в 1783 г. основные мысли в более доступной форме в маленьком сочинении, которому он дал название “Пролегомены ко всякой будущей метафизике, которая могла бы выступить как наука”. В этом сочинении он после необходимых предварительных объяснений ставит два вопроса, на которые затем дает ответ при помощи тонкого анализа понятий. Первый вопрос гласит: “Как возможна вообще метафизика?” Второй: “Каким образом метафизика возможна как наука?” Я думаю, этот пример великого философа служит указанием, что нам необходимо предпринять, дабы достичь удовлетворительного решения интересующей нас проблемы. Конечно, мы не должны рабски подражать кантовской формулировке вопросов; мы должны приспособить его к характеру трактуемого предмета; однако мы должны ставить вопросы в том же критическом смысле, как и Кант, в том критическом смысле, который так же решительно направлен против скептицизма, подрывающего всякое теоретическое мышление, как и против догматизма. Мы должны сначала выяснить, что мы вообще понимаем под словом социализм, когда речь идет об отношении последнего к науке, и затем перейти к вопросу: возможен ли и как возможен научный социализм?

Что такое социализм? На этот вопрос возможны весьма различные ответы, но для нашего исследования могут быть приняты во внимание лишь такие, которые связаны с представлением об определенном общественном строе. Такого рода ответы распадаются на две группы. Можно сказать, что социализм есть картина, представление, учение об определенном общественном строе, можно понимать социализм как состояние, как учение или как движение; ему всегда присущ идеалистический элемент, заключающийся либо в самом идеале, либо в движении к нему. [...] Социализм есть нечто долженствующее быть или движение к чему-то долженствующему быть. Это относится даже к консервативным социалистическим системам. Последние, впрочем, не должны привлекать наше внимание, так как они ложно именуются социализмом. Если мы хотим предостеречь себя от всякого смешения понятий, то поступим правильно, если будем выводить слово “социализм” не из столь неясного понятия “общество”, а из несравненно более определенного “товарищ”, из понятия “товарищества”. Общественным можно назвать все, что угодно, и если выводить социализм из слова “общественный”, то понятие “социальный”, “социалистический” может быть применено к стремлениям, которые существенно отличаются от того и несовместимы с тем, чего желают современные социалистические рабочие партии. Между тем нет ни одного требования этих партий, которое умещалось бы в рамки понятия “товарищеский”. В этом смысле я в свое время обозначал социализм как движение к товарищескому строю, и в этом смысле я буду применять слово “социализм” и впредь.

Когда говорят о научном социализме, то речь может идти лишь об обосновании социалистических стремлений, социалистических требований, о теории, лежащей в основе этих требований. Социалистическое движение как массовое явление представляет собой объект этой теории, который последняя старается понять, объяснить и затем защитить; но само собой понятно, что само социалистическое движение также не может быть названо научным, как и не может быть названа таковой Крестьянская война в Германии, Французская революция или какая-либо другая историческая борьба. Социализм как наука ссылается на познание, социализм как движение имеет своим главным мотивом интерес, при этом следует, однако, оговориться, что здесь интерес не понимается как исключительно личный, узкоэкономический интерес. Существует также и моральный (социального характера) идеалистический интерес. Но без интереса нет социальной деятельности. Познание может пробудить интерес или руководить им, но само оно не обладает деятельностью, проявляющейся вовне, постольку, поскольку оно не вступает в тесную связь, не сливается с интересом. Со своей стороны материальный или идеологический интерес может, конечно, способствовать познанию, служить распространению познания; но он сознательно и намеренно делает это лишь до тех пор, пока познание способствует или по крайней мере не вредит его целям. Поэтому между наукой как носительницей познания и всяким политическим, экономическим, спекулятивным интересом всегда возможно противоречие. [...]

Современный социализм является, по выражению Энгельса, результатом господствующей в современном обществе классовой борьбы между имущими и неимущими, между буржуазией и наемными рабочими. Ясно, что, будучи таковым, социализм не может быть движением, основанным на чистом научном познании. Классовая борьба есть борьба интересов. И хотя каждый интерес, чтобы привести к борьбе, должен быть более или менее ясно осознан, а представление о первоначально чисто случайной, локальной и разыгрывающейся в пределах какой-нибудь профессии борьбы между имущими и неимущими, понимание ее как всеобщей, исторической классовой борьбы предполагает более развитое познание явлений общественного характера, тем не менее она всегда остается борьбой, при которой главная цель заключается в осуществлении интересов известного класса или партии, а не в теоретических положениях (последние вообще имеют в данном случае значение лишь постольку, поскольку они совпадают с интересами). К этому необходимо добавить, что социализм представляет собой нечто большее, чем простое выделение тех требований, вокруг которых ведется временная борьба, которую рабочие ведут с буржуазией в экономической и политической области. Как доктрина социализм есть теория этой борьбы, как движение - итог ее и стремление к определенной цели, именно к превращению капиталистического общественного строя в строй, основанный на принципе коллективного ведения хозяйства. Но эта цель не является предсказанной одной только теорией, наступления ее не ожидают с известной фаталистической верой; это в значительной мере намеченная цель, за осуществление которой борются. Но ставя себе целью такой предполагаемый им будущий строй и стараясь свои действия в настоящем вполне подчинить этой цели, социализм тем самым является до известной степени утопичным. Этим я не хочу, разумеется, сказать, что социализм стремится к чему-то невозможному или недостижимому, я хочу только констатировать, что он содержит в себе элемент спекулятивного идеализма, известную долю научно недоказуемого. Относящаяся сюда наука, социология, не может сравниться с точными науками, которые достоверно определяют наступление известных явлений; социология не может с уверенностью заранее предсказать, что общественный строй, к которому стремится социализм, наступит во всяком случае. Социология может только развить те условия, при которых он, по-видимому, наступит, и приблизительно рассчитать степень этой вероятности.

Наличие в социализме элемента недоказуемого нельзя, однако, с безусловной очевидностью рассматривать попросту как ошибочность социалистической теории. Даже самая строгая из точных наук не может обойтись без гипотезы для своего прогрессивного развития; также и социология, примененная к изучению общественного прогресса, не может обойтись без предположения о возможном, будущем развитии. Подобное же предвосхищение будущего (идеал) всегда является до известной степени утопией. Я пользуюсь этим словом (как уже заметил выше) не в смысле чего-то совершенно нереального, экзальтированной, мечтательной, неосуществимой фантазии. Правда, это слово часто употребляется именно в таком смысле, но если придавать ему только такое значение, то было бы величайшей несправедливостью в мире относить его к учениям таких людей, как Роберт Оуэн, Анри Сен-Симон, Шарль Фурье, этих предтечей современного социализма, которых обыкновенно называют тремя великими утопистами XIX в.

За Энгельсом нужно признать ту безусловную заслугу, что он взял под свою защиту названных социалистов против высокомерной и несправедливой критики и оценки, которую давали им их же эпигоны; в то время это встречалось нередко и этим грешил не один только его противник Дюринг. Именно Энгельсу они и обязаны реабилитацией своего доброго имени, что он сделал не без основания, ив действительности у этих “утопистов” есть еще чему поучиться и нашему времени. Творческая фантазия, сильное воображение, при помощи тонкого анализа реальных сил и событий, могут совершить значительные открытия. [...]

Оуэн, Сен-Симон и Фурье для своего времени были весьма выдающимися реалистами, если только понимать под таковыми не узкосердечных филистеров, живущих сиюминутными интересами, а людей, которые коренным образом исследуют проблемы своего времени и более тонко и дальновидно анализируют силы, определяющие поведение людей, нежели их современники, предающиеся мелким запросам данного дня. Многое, что в их теориях и практических предложениях в настоящее время кажется плодом чрезвычайной наивности, иллюзией, в свое время носило совершенно иной характер и всецело соответствовало условиям, при которых они жили, тем силам, с которыми им приходилось иметь дело. [...]

Социализм как воинствующее движение, заметил я, не может ограничиться сферой науки и не заключать в себе элемента тенденциозности. Это положение создается самой природой вещей, так как первая цель социализма отнюдь не заключается в осуществлении научных постулатов. Социализм, ценя значение научного познания, старается при выборе своих средств и методов опереться на факторы и законы развития, он соразмеряет с этими факторами и законами свои временные цели. Этот принцип пользуется в социал-демократии всеобщим признанием. Вопрос заключается только в том, насколько характер политической воинствующей партии позволяет социализму сохранять то теоретическое беспристрастие, которое является необходимым условием истинной научности. Ответ на это гласит, что степень данного беспристрастия зависит от ясности разграничения науки как объективного познания, программ и теорий политических партий.

Британский государственный деятель и философ Бэкон пишет в одном из своих сочинений, что различие между государственными интересами и науками состоит в том, что в последних доминирующими должны быть изменения и движения, в то время как первые нуждаются в авторитете и уважении. Бэкон, как защитник абсолютной монархии, понимал авторитет в таком смысле, с которым мы, конечно, согласиться не можем. Точно так же мы не будем заниматься здесь исследованием того, что в этом пункте представляется более всего желательным при том или ином государственном строе, в узком смысле этого слова. Но если принять во внимание фактическое положение вещей, если на место государственные интересов поставить политические партии, при теперешних условиях несомненно входящие в состав расширенного понятия о государственных интересах и выполняющие важные функции в социальном организме [...], то принципиально противопоставление Бэкона окажется еще и теперь верным. В гораздо большей, пожалуй, степени, чем в современном государстве, авторитарный, если так можно выразиться, характер проявляется в партиях. Являясь выразительницами известных принципов и требований, они, чтобы иметь возможность с достаточной энергией проводить их в жизнь, должны требовать от своих приверженцев, чтобы они в нужный момент беспрекословно следовали за ними. Я вполне признаю это, хотя считаю преувеличением приписывать своим принципам незыблемость, подобную той, какую магометане приписывают исламу, как это почти 30 лет назад сделал один социалистический орган, требовавший для представляемого им учения признания непогрешимости, какую католическая церковь приписывает папе. Мы давно стали выше этого. Теперь не может быть речи о принуждении веры или совести. Дело идет только о признании решений партии обязательными для ее членов в их политическом поведении и о содействии осуществлению основных требований и принципов - это два условия, без которых невозможно продолжительное существование сильной партии. [...] В такой мере следует признать за каждой партией право на известную нетерпимость. Но именно потому, что я выступаю защитником этого права, я считаю необходимым точное разграничение сфер партии и науки. С этой целью необходимо установить прежде всего, что мы понимаем под именем науки.

Наука есть (строго определяя это понятие) исключительно систематизированное знание. Знание обозначает понятие истинных свойств и отношений вещей, и так как по существу познания всегда имеется лишь одна истина, то в каждой области знания всегда может быть лишь одна истина. По отношению к так называемым точным наукам это признано всеми. В настоящее время никому не придет в голову говорить о либеральной физике, социалистической математике, консервативной химии и т. д. Как обстоит дело с наукой истории человечества и человеческих учреждений? Я не могу допустить и считаю абсурдом либеральную, консервативную или социалистическую социальную науку. Когда наталкиваешься на возражение такой точке зрения, то при точном исследовании всегда оказывается, что причиной его является игнорирование или недостаточная оценка различия, которое существует между научно формулированными теориями или доктринами и самой наукой, причиной является то, что теория или доктрина потому именуется наукой, что ее построение формально соответствует требованиям научной последовательности. Однако научная форма еще не делает учение наукой, даже если предложения и цель учения содержат все моменты, лежащие за пределами свободного от тенденциозности познания. Но тем не менее именно это является правилом для социально-политических теорий и всегда наблюдается в социально-политических доктринах. [...]

Социальные и политические доктрины отличаются от соответствующих наук тем, что они замыкаются именно там, где последние остаются открытыми. Они находятся под властью определенных целей, при которых дело идет не о познании, а о воле, и которые сообщают им характер готового и постоянного знания даже в том случае, если в известных пунктах остается открытое поле для дальнейшего познания. Но научная социология никогда не может быть замкнута, так как объект ее, общество, представляет собой живой организм и так как по отношению к законам, которым подчиняется этот организм, социология не знает никаких конечных истин последней инстанции. Понятно, науки также имеют свои прочные приобретения. Положение о постоянной смене нельзя понимать в том смысле, что наука не требует полного признания всего твердо установленного опытом и всех положений познания и допускает произвол в выводе заключений. Напротив, задача науки именно в том и заключается, чтобы установить необходимое в силу закона. Но науки бесконечны по отношению к первопричинам исследуемых явлений, событий и конечным результатам установленного развития. Науки не признают окончательных заключений в построении своих учений, они путем исследования новых фактов стремятся к постоянному расширению и исправлению. Для них не существует никакой руководящей цели, помимо познания. [...]

В этом смысле в свое время Прудон, который, несомненно, имел почтенное желание дать социализму научное обоснование, в письме к Марксу, извещавшем о появлении труда, который был так жестоко раскритикован в знаменитом сочинении “Нищета философии”, говорил: “Будем сообща исследовать законы общественной жизни, способ осуществления этих законов, порядок, которым мы приходим к открытию этих законов, но упаси нас Боже, после того как мы разрушим здание априорного догматизма, проповедовать со своей стороны народу доктринерство. Никогда не нужно считать вопрос исчерпанным, и когда мы использовали свой последний аргумент, то заставьте нас путем красноречия или иронии вновь начать сначала”.

“Никогда не нужно считать вопрос исчерпанным” - вот приличествующий социализму девиз, поскольку последний может и хочет быть научным. То, что социализм не есть и не может быть исключительно наукой, чистой наукой, это я, кажется, показал на предыдущих страницах. Что этого не может быть - ясно уже из формы слова, определяющего данное понятие. Никакой изм не является наукой. Мы обозначаем измами воззрения, тенденции, системы мыслей или требований, но не науки. Фундаментом всякой истинной науки служит опыт, вырабатывающийся совокупным знанием. Социализм же есть учение о будущем общественном строе, почему ему и недоступен наиболее характерный элемент строгой научности.

Тем не менее между социализмом, как его представляет социал-демократия, и наукой существует тесная связь. Социализм черпает свое обоснование из арсенала науки. Он ближе всех остальных общественных партий к науке, так как в качестве движения восстающего класса он свободнее в критике существующего, нежели всякая иная партия или движение, а свободная критика - одно из основных условий научного познания. Общество есть живой, развивающийся организм, и та партия или класс, которым наиболее желателен успех наблюдаемого нами направления, конечно, более, нежели другие, заинтересован в успехе познания. Этот интерес для социал-демократии или социализма заключается уже в том, что познание общественных явлений дает возможность найти средства к ускорению общественного прогресса и избежать заблуждений, ведущих к задержке или замедлению прогресса. Социализм, как выше было указано, является, правда, в известной степени, делом воли, но никак не делом произвола. Чтобы достичь желанной цели, социализм нуждается в науке об обществе как теоретическом путеводителе.

Название “научный социализм” приводит к тому воззрению, будто социализм хочет и должен быть в качестве теории чистой наукой. Подобное представление не только ошибочно, оно создает также немалую опасность для социализма. Так как при таком представлении социализм лишается именно того, что является одним из главных условий научной критики: он лишается научной беспристрастности. Каждое положение в социалистическом учении представляет из себя в таком случае незаменимое звено в цепи социалистических доказательств, и так как социализм особенно заботится о сохранении связи между теорией и практикой, то при известных обстоятельствах это может вредно отозваться на практике. Поэтому я предпочел бы названию “научный социализм” такое, которое одновременно в достаточной степени выражало бы мысль о том, что социализм строится на основе научного познания, и вместе с тем исключало бы представление о том, будто социализм притязает быть исключительно наукой и в качестве таковой являет собой нечто законченное. Этой двойной потребности, по-моему, лучше всего соответствует название “критический социализм”, причем слово “критика” следует понимать в смысле кантовского научного критицизма.

Должен при этом сказать, что я отнюдь не являюсь единственным социалистом, отдающим предпочтение этому обозначению, и не притязаю на то, что первый дал такую формулировку. Честь эта значительно более принадлежит человеку, который также, как и я, принадлежит к марксистской школе, хотя и придерживается во многих отношениях иных воззрений, нежели я. Я говорю о римском профессоре Антонио Лабриоле. Уже в 1896 г. в сочинении, посвященном “Коммунистическому Манифесту”, Лабриола заявил, что наиболее подходящим названием для учения Маркса является не то, часто совершенно необдуманно применяемое обозначение “научный”, а название “критический”.

Не прихоть и словесное жонглерство, а желание упрочить за социалистической теорией возможно высокую степень научности ведет к отказу от названия “научный”. Речь идет о том, чтобы предотвратить ложное толкование соотношения науки и социализма. Напротив, название “научный социализм” вполне оправдывает свое существование, если понятию “научный” придается смысл “критический”, в смысле постулата и программы, в смысле требования, которое социализм предъявляет к самому себе и которое свидетельствует о намерении приспособлять свою волю к научному методу и познанию.

Наука свободна от тенденциозности; как процесс познания фактов она не принадлежит ни к какой партии, ни к какому классу. Напротив, социализм есть тенденция, и как доктрина партии, борющейся за новый порядок, она не может связать себя исключительно с уже установленным. Но ввиду того что цель, к которой стремится социализм, лежит на линии общественного развития, как свидетельствуют об этом движущие силы общественного развития, социалистическое учение может больше, чем всякое другое, удовлетворять требованиям научности, партия социализма, социал-демократия, может больше, чем всякая другая, согласовать свои цели и требования с учениями и требованиями социальных наук. Я должен резюмировать мою мысль следующими словами: научный социализм возможен постольку, поскольку он нужен, т. е. поскольку этого можно требовать от учения об общественном движении, которое желает создать нечто совершенно новое.

Печатается по: Бернштейн Э. Возможен ли научный социализм? М. 1991. С. 17-40.

ПРОБЛЕМЫ СОЦИАЛИЗМА И ЗАДАЧИ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИИ

[...] Меня нисколько не трогает то, что случится в отдаленном будущем, но интересует настоящее и ближайшее будущее. Отсюда и весьма банальное заключение из всех этих объяснений, а именно что победа демократии, образование политических и хозяйственных органов демократии составляет необходимое условие осуществления социализма. Если мне возразят, что надежды достигнуть этого в Германии без политической катастрофы в настоящее время крайне слабы ввиду все более и более реакционного направления немецкого бюргерства, то я отчасти готов с этим согласиться, хотя многие явления и свидетельствуют о противном. Но дело так продолжаться не может. То, что называют бюргерством, представляет из себя весьма пестрый класс общества, состоящий из различных слоев с самыми разнородными интересами. Эти слои держатся вместе, пока чувствуют себя под одинаковым давлением или угрозой. В настоящем случае, очевидно, дело идет лишь о последнем, т.е. о том, что бюргерство составляет единодушную реакционную массу, потому что все его элементы ощущают одинаковую опасность со стороны социал-демократии, одни в своих материальных, другие в своих идеологических интересах: в религии, патриотизме, желании избавить страну от ужасов насильственной революции.

Но это и не нужно вовсе, так как социал-демократия никому ни в совокупности, ни в отдельности не угрожает, а кроме того, и не мечтает вовсе о насильственной революции против совокупности не пролетариата. Чем яснее это будет высказано и обосновано, тем скорее рассеется единодушный страх перед социал-демократией, ибо многие элементы бюргерства чувствуют стеснение и со стороны рабочих, но охотнее борются с первыми, что отзывается тяжело и на самом рабочем классе; другими словами, охотнее являются союзниками последних, нежели первых. Однако это плохие союзники, которые говорят: “Мы вам поможем покончить с врагом, а затем покончим и с вами”. Так как при Настоящих условиях не может быть и речи о всеобщей единовременной и насильственной экспроприации, а лишь о постепенном освободительном движении посредством соответственной организации и закона, то едва ли будет нанесен какой-нибудь ущерб демократическому развитию, если и на самом деле отказаться от намерения покончить с обоими врагами.

Феодализм со своими подвижными, сословными учреждениями почти всюду искоренен был путем насилия. Либеральные учреждения современного общества именно тем и отличаются от него, что они гибки, изменчивы и способны к развитию. Они не требуют своего искоренения, но лишь дальнейшего развития. А для этого необходимы соответственная организация и энергичные действия, но никак не обязательно революционная диктатура. “Так как классовая борьба имеет целью устранить классовые различия, - говорилось недавно (октябрь 1897 г.) в социал-демократической швейцарской газете “Вперед”,-то, очевидно, необходим период, когда осуществление этой цели, этого идеала должно начаться. Но это начало, эти друг за другом следующие периоды уже заключаются в нашем социал-демократическом развитии; оно приходит к нам на помощь с целью заменить классовую борьбу постепенной переработкой социальной демократии, так сказать, поглотить ее в себе”. “Буржуазия, каких бы оттенков она ни была, - заявлял недавно социалист испанец Пабло Иглезиас, - должна убедиться, что мы не желаем захватить власти насильственно при помощи тех средств, к которым она сама когда-то прибегла, именно насилия и кровопролития, но при помощи тех законных средств, которые предоставлены цивилизации” (“Вперед”, 16 октября 1898 г.). В таких же выражениях откровенно соглашался и руководящий орган английской независимой рабочей партии “Labour leader” с замечаниями Фольмара по поводу Парижской коммуны. Никто, однако, не укорит этот журнал в пристрастии к капитализму и капиталистическим партиям. А другой орган английской социалистической рабочей демократии, “Glarion”, выдержку из моего сочинения “Теория крушения” комментирует следующим образом.

“Развитие настоящей демократии составляет настоятельнейшую и существеннейшую задачу, лежащую перед нами. Это урок, который нам прочли десять лет нашей социалистической кампании. Это учение, которое вытекает из всех моих знаний и политического опыта. Прежде, нежели окажется возможным социализм, мы должны сперва создать нацию демократов”. [...]

Если прежде марксисты приписывали иногда чисто негативную роль политике, то в настоящее время замечается преувеличение в противоположном направлении, а именно политике присваивается почти созидательная мощь и является подчеркивание политической деятельности уже как бы в виде квинтэссенции “научного социализма” или “научного коммунизма”, по-новомодному, хотя едва ли говорящему в пользу логичности, выражению.

Было бы нелепо возвращаться к предрассудкам прежних поколений, веривших в созидательную способность политической силы, ибо это значило бы опуститься еще одной ступенью ниже. Предрассудки, которых держались в этом отношении, например, утописты, имели вполне разумное основание, даже едва ли их можно считать предрассудками, ибо они вытекали из фактической незрелости рабочих классов эпохи, для которой возможна была дилемма в виде или временного народного правления, или возврата к классовой олигархии. При этих обстоятельствах обращение к политике должно было явиться уклонением от более настоятельных задач. В настоящее время эти предположения частью устранены и потому ни одному здравомыслящему не придет в голову критиковать политические действия при помощи аргументов той эпохи.

Марксизм, как мы уже видели, совершенно перевернул сущность дела и стал проповедовать, основываясь на потенциальных способностях промышленного пролетариата, политическое действие как главнейшую цель движения. Но при этом он впал в крупные противоречия, он сам даже сознал, - чем и выделился от партии демагогов, - что рабочий класс еще не дозрел до своей эмансипации и что экономические условия также ей еще не соответствуют. Несмотря на то, он всякий раз держался тактики, предполагавшей как бы уже выполненными оба условия. В литературе марксизма мы встречаемся с признаниями, в которых особенно отмечается недозрелость рабочих, мало отличающаяся от доктринерства социалистов, а также с положениями, из которых можно заключить, что всякая культура, способность мыслить, всякие добродетели существуют исключительно только среди рабочего класса. Соответственно с этим и политическое действие всегда направлено к скороожидаемой катастрофе, в отношении которой законодательная работа является лишь каким-то pis aller - временным мероприятием. При этом теряется всякий критерий, чего следует ожидать от законодательного и чего от революционного действия.

Что в этом отношении существует огромное различие во взглядах, явствует само собой. Но различие это обыкновенно полагают в том, что закон или путь к законодательной реформе оказывается более медленным, между тем как революционное действие быстрее и радикальнее. [...]

Вообще по этому поводу можно заметить, что революционный путь (всегда в смысле революционного насилия) производит более скорое действие, поскольку вопрос касается устранения тех препятствий, которые ставит привилегированное меньшинство на пути к социальному успеху; что его сила в отрицательной стороне.

Согласно с государственными установлениями, законодательство действует в этом отношении медленнее. Его путь обыкновенно путь компромиссов, не уничтожения прав, а удовлетворения за отторгнутые. Но он сильнее революции там, где предрассудок, ограниченный кругозор масс препятствует социальному успеху и представляет значительные преимущества там, где дело идет о создании более долговечных экономических учреждений, другими словами, сила его в положительной социально-политической работе.

В законодательстве в спокойные времена рассудок руководит чувством, во время же революции чувство - рассудком.

Когда нация достигла политического состояния, при котором право владеющего меньшинства перестало быть серьезным препятствием социальному успеху и отрицательные задачи политического действия уступают место положительным, тогда призыв к насильственной революции становится уже бессодержательной фразой. [...] Можно уничтожить правительство, привилегированное меньшинство, но не народ.

Диктатура пролетариата - там, где рабочий класс еще не обладает сильной собственной организацией хозяйственного свойства и не достиг еще высокой степени моральной самостоятельности путем дрессировки в органах самоуправления, - есть не что иное, как диктатура клубных ораторов и ученых. Тем, которые в притеснении и прижимках рабочих организаций, а также в исключении рабочих из законодательства и управления видят верх административного искусства, я не пожелал бы испытать когда-нибудь этого различия по практике. Столь же мало желаю я этого и относительно самого рабочего движения.

Несмотря на огромные успехи, достигнутые рабочим классом в интеллектуальном, политическом и ремесленном отношении со времен Маркса и Энгельса, я и в настоящее время не считаю этот класс достаточно развитым, чтобы принять в свои руки политическую власть. [...] Лишь ученые, которые никогда не входили в более тесное общение с действительным рабочим движением, судят иначе. Отсюда,- чтобы не употреблять более резких выражений, - комический гнев г-на Плеханова против всех социалистов, которые в целом классе пролетариата не видят того, что будто бы составляет его историческое призвание, и которые усматривают проблемы там, где он лично уже видит разрешение. Тот, кто думает иначе о движении, нежели он, - теоретик и SpieЯbьrger. Эта старая песня, которая ничуть не становится от того лучше.

Утопия не перестает быть утопией потому только, что явления, имеющие якобы произойти в будущем, мысленно прилагают к настоящему. Мы должны брать рабочих такими, как они есть. Они же, во-первых, уже вовсе не настолько все обнищали, как это можно было бы заключить из “Коммунистического Манифеста”, а во-вторых, далеко еще не избавились от предрассудков и слабостей, как желают нас в том уверить их приспешники. Они обладают добродетелями и пороками, обусловливаемыми хозяйственной и социальной средой, в которой живут. И ни условия эти, ни их влияния не могут быть перенесены с одного дня на другой.

Самая жестокая революция лишь весьма медленно в состоянии изменить всеобщий уровень большинства нации. Противникам социализма по поводу пресловутых расчетов о том, какую незначительную разницу равномерное распределение доходов произведет в доходах больших масс, можно возразить, что подобное равномерное распределение составляет лишь наименьшую часть того, что стремится осуществить социализм. Но при этом не следует забывать, что другая сторона вопроса, а именно повышение производительности далеко не такая вещь, которую легко импровизировать [...]

Печатается по: Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. М., 1901. С. 270-273, 34 6-353.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Бернштейн Э. Возможен ли научный социализм? М., 1991;

Он же. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. М., 1901;

Он же. История рабочего движения в Берлине. Ч. 1-3, 1907-1910 (русский перевод 1908 г.);

Он же. Фердинанд Лассаль. 1904 (русский перевод 1905 г.).
Обратно в раздел

АКТУАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ: Э. БЕРНШТЕЙН
(1850 – 1932)

В начале 2010г. исполняется 160 лет со дня рождения Эдуарда Бернштейна - человека, идеи которого оказали значительное влияние на судьбу германской и международной социал-демократии. В связи с этой датой мы приводим краткую биографическую справку об Э. Бернштейне и предлагаем посетителям сайта познакомиться с некоторыми выдержками из его известной книги «Проблемы социализма и задачи социал-демократии». При подготовке публикации мы использовали опубликованные у нас в начале 20-х годов минувшего столетия воспоминания самого Бернштейна, статью Н. Е. Овчаренко «Две жизни Эдуарда Бернштейна», помещенную в журнале Новая и новейшая история, N 3, 1994, с.195-226 и N 4/5, 1994, с.208-241 и монографию Т. И. Ойзермана «Оправдание ревизионизма». М.: Канон+, РООИ «Реабилитация», 2005. 688с. Книга «Проблемы ….» издавалась на русском языке в 1900 – 1906гг. несколько раз и под разными названиями. Мы приводим выдержки из издания: Эд. Бернштейн. Социальные проблемы. (Условия возможности социализма и задачи социал-демократии). С.-Петербург. Типография Спб. акц. общ. «Слово». 1906г. 266с.
Материал подготовил В. В. Волков

Итак, Эдуард Бернштейн родился 6 января 1850г., в Берлине. Его отец начинал свою трудовую жизнь жестянщиком, затем работал на железной дороге кочегаром и около 30 лет - машинистом паровоза. Семья была многодетной, жила скромно, но почти все дети получили профессиональное образование. После окончания гимназии родственники устроили Эдуарда сначала в коммерческое училище, а потом младшим учеником в банкирский дом братьев Гутентаг. Эдуард хорошо освоил биржевое и бухгалтерское дело и в конце 1871 г. был принят в банкирский дом Ротшильдов, где проработал до 1878г. На политические симпатии Э. Бернштейна огромное влияние оказали события начавшейся в 1870г. франко-германской войны, провозглашение республики в Париже и Коммуна. Его восхитили поведение лидеров брауншвейгского комитета социал-демократов, приветствовавших республику во Франции и преданных за это военному суду, выступления в защиту республики депутатов рейхстага, социал-демократов А. Бебеля и В.Либкнехта. Он познакомился с ними в Берлине в 1871г., в феврале 1872г. стал членом Берлинской секции I Интернационала, а затем и членом берлинской организации социал-демократической рабочей партии Германии, основанной в 1869г. на съезде в г. Эйзенахе. Квалификация Бернштейна, его активная практическая работа создали ему известность в партийных кругах и в 1874г., когда готовился объединительный съезд эйзенахцев и лассальянцев, он был включен в состав согласительной комиссии по выработке принципов объединения, а на самом съезде в Готе в 1875г. его избрали членом исполкома партии. В сентябре 1878г. в Германии был принят закон, направленный против социал-демократии, запрещавший партию, рабочие собрания, выпуск партийных газет. Последовала волна арестов. Незадолго до этого финансировавший издания партии филантроп К.Гехберг решил перебраться в Швейцарию и пригласил Бернштейна стать его личным секретарем. Приглашение было принято и с октября 1878г. началась продлившаяся 23 года жизнь в эмиграции. 10 лет Бернштейн прожил в Цюрихе, где участвовал в создании социал-демократических организаций и занимался литературной работой. Примерно в это же время он начинает знакомиться с работами К. Маркса и Ф. Энгельса. Вскоре руководство партии решило поручить ему редактирование газеты «Социал-демократ», которая печаталась за границей и нелегально перевозилась в Германию. А. Бебель считал, что кандидатуру редактора должны одобрить К. Маркс и Ф. Энгельс и в декабре 1880г. Бебель и Бернштейн совершили поездку в Лондон. В результате состоявшихся бесед Бернштейн приобрел полное доверие Маркса и Энгельса. Как редактор, он оказался на своем месте и его работа неизменно получала высокую оценку руководства партии. Кроме того, он вел активную издательскую деятельность по публикации работ Маркса и Энгельса, начал сотрудничать в издававшемся К. Каутским с 1883г. теоретическом журнале «Нойе Цайт». Деятельность газеты «Социал-демократ» в конце концов побудила германские власти оказать нажим на правительство Швейцарии и последнее весной 1888г. потребовало, чтобы газета и ее редакция покинули территорию страны; новым местом пребыванием редакции стал Лондон. Здесь редакторская деятельность Бернштейна продолжалась до осени 1890г., когда германский рейхстаг отказался продлить действие исключительного закона против социалистов, партия стала легальной и выпуск «Социал-демократа» был прекращен. Самому Бернштейну въезд в Германию был запрещен и он остался в Лондоне, продолжая сотрудничество в «Нойе Цайт». В эти годы он много общался с Ф. Энгельсом; их отношения носили характер тесной дружбы и этим объясняется то обстоятельство, что именно Бернштейна, наряду с А. Бебелем, Энгельс назначил своим душеприказчиком, т.е. исполнителем завещания. (В осенний день 1895г. Э. Бернштейн, «старый союзник коммунистов» Ф. Лесснер и супруги Эвелинг опустили в море урну с прахом Ф. Энгельса). В Лондоне Бернштейн постоянно общался с виднейшими деятелями британского социалистического и профсоюзного движения, вникал в его проблематику, внимательно следил за деятельностью социал-демократической партии Германии (и участвовал в выработке знаменитой Эрфуртской программы социал-демократической партии Германии - СДПГ).

В результате предпринятого им анализа Бернштейн пришел к выводу, что в связи с новыми факторами развивающегося капиталистического производства (акционерные общества, картелирование, распространение кредита, что обеспечивало приспособление системы к меняющимся условиям; развитие корпораций, трестов и картелей осуществляющих планирование выпуска товаров, что уменьшало анархию производства, которая, по мнению ортодоксальных марксистов, влечет капитализм ко все более острому и потрясающему его основы кризису и к гибели), парламентскими успехами социал-демократии и в связи с тем, что ряд важных положений марксистской теории, на которых базировалась партийная программатика, не находит подтверждения в реальной действительности, необходимо пересмотреть стратегию и тактику партии, Для этого, по его мнению, следовало: преодолеть несоответствие между теорией и практической деятельностью СДПГ, которая, придерживаясь революционной фразеологии, на деле проводила реформистскую политику; разрешить коллизию «реформа или революция» в пользу первой и, наконец, превратить СДПГ в партию демократически-социалистических реформ. ,Здесь надо сказать, что, как пишет Т. И. Ойзерман в упомянутой выше книге, еще при жизни Энгельса ряд влиятельных деятелей СДПГ поставили вопрос о необходимости пересмотра некоторый положений марксистской теории и в этом плане Бернштейн более-менее систематически изложил их общие сомнения. Его заслуга состояла в том, что он рассматривал марксизм как научную теорию, а не как свод неколебимых догматов и считал, что теоретические подходы, развивавшиеся Марксом и Энгельсом, как и любая теория, могут быть подвергнуты критическому анализу, сопоставлены с фактами и на этом основании подтверждены, либо отставлены.

Свои соображения Бернштейн изложил в 1896-1898гг. в серии статей, опубликованных в «Нойе Цайт» под общим заглавием «Проблемы социализма». Содержавшаяся в них критика теории и практики марксизма вызвала резкую негативную реакцию в рядах социал-демократии. В ответ на критику и по предложению руководства СДПГ Бернштейн в 1899г. написал книгу под названием «Проблемы социализма и задачи социал-демократии», в которой обобщил свои взгляды и дал ответ критикам. Подробно пересказывать содержание книги, рассказывать о полемике вокруг нее мы здесь не будем, интересующимся можно порекомендовать упомянутые выше работы Н. Е. Овчаренко и Т. И. Ойзермана. Мы просто познакомим посетителей сайта с некоторыми суждениями Бернштейна, обратившись для этого непосредственно к тексту книги. Высказывания Бернштейна мы сопроводили небольшими комментариями.

В первой же главе своей работы Бернштейн отмечает целый ряд противоречий учения Марксом и Энгельсом, в частности, теории развития общества, теории классов и теории обнищания. Он полагает, что задачу по внесению единства в теорию и в восстановление единства между теорией и практикой Маркс и Энгельс оставили своим ученикам. «Но эту задачу – считал Бернштейн - можно разрешить лишь тогда, когда мы мужественно дадим себе отчет в пробелах и противоречиях теории. Другими словами, дальнейшее развитие марксистского учения должно начаться с критики его. Нынче обстоит дело так, что на основании Маркса и Энгельса можно доказывать все. Это весьма удобно для апологетов и литературных казуистов. Но тот, кто сохранил хоть немного теоретического смысла, для которого научность социализма не есть «только вещь для показа, которую в торжественных случаях вынимают из серебряной шкатулки, а в остальное время забывают», тот, раз осознав эти противоречия, почувствует вместе с тем и потребность устранить их. В этом, а не в вечном повторении слов учителей, заключается задача их учеников»(стр. 27).

Самому серьезному разбору Бернштейн подверг марксистскую теорию развития общества. Согласно воззрениям, господствовавшим тогда среди социал-демократов, из этой теории следовало, что по мере развития капитализма классовая структура общества становится все более простой, исчезают промежуточное слои и нарастает поляризация между численно возрастающим и все более нищающим пролетариатом и численно сокращающейся и становящейся все более богатой буржуазией.

Бернштейн же на основании данных статистики утверждал, что, вопреки прогнозу теории, в ходе развития капиталистического производства структура общества усложняется - оно включает многочисленные социальные слои, характеризующиеся экономическими, психологическими, идеологическими, политическими, профессиональными признаками. Сложной становится внутренняя структура классов. В частности, «…. современный наемный рабочий класс не представляет той однородной, в одинаковой мере отрешенной от собственности, семьи и пр. массы, какую предвидел «Коммунистический манифест» …. именно в наиболее развитых фабричных индустриях господствует целая иерархия дифференцированных рабочих, между группами которых царит лишь весьма умеренное чувство солидарности. ….. (стр. 125). Иначе и не может быть, как чтобы существенные различия в занятиях и доходностях не вызвали в конце концов и разного образа жизни и различных требований жизни. Искусный механик и рабочий в каменноугольных копях, декоратор и носильщик, скульптор или модельщик и кочегар ведут, вообще говоря, совершенно различный образ жизни и имеют весьма различные потребности. Там, где борьба за положение в жизни не ведет ни к каким столкновениям между ними, тот факт, что все они наемные рабочие, может изгнать из мысли эти различия, и сознание, что они ведут одинаковую борьбу с капиталом, может вызвать живую взаимную симпатию. Но между такой …. социал-политической симпатией и экономической солидарностью – еще большая разница, которую сильное политическое и экономическое давление может нейтрализовать, но которая по мере того, как спадает это давление, неизбежно выплывает … на поверхность (стр. 127).

…. Промышленные рабочие ведь составляют повсюду меньшинство населения: в Германии, например, вместе с работающими на дому они едва составляют семь миллионов из 19-ти экономически самостоятельных лиц. Кроме того, мы имеем еще служащих по технической и т.п. части, служащих в конторах, сельских рабочих и пр. Здесь повсюду дифференциация еще резче выражена, о чем ничто так ясно не свидетельствует, как скорбная история движений, имевших целью организовать эти категории в профессиональные союзы. Вообще, нет ничего ошибочнее, чем на основании известного формального сходства положения выводить одинаковость образа действия на деле. Служащий в какой-нибудь торговой фирме стоит в отношении к своему патрону формально в том же положении, что и промышленный рабочий по отношению к своему работодателю, а все же, за исключением низшего персонала крупных домов, он будет чувствовать себя социально ближе к нему, нежели последний – к своему, несмотря на то, что разница в доходах очень часто значительнее (стр. 128).

…….. стремление промышленных рабочих к социалистическому производству в значительной степени представляет еще больше предположение, чем факт. На основании роста числа социалистических голосов на выборах можно, действительно, вывести постоянное увеличение числа лиц, симпатизирующих социалистическим стремлениям; тем не менее никто не станет утверждать, что все социалистические голоса исходят от социалистов. …. в Германии, где социал-демократия сильнее, чем где бы то ни было, против 4.5 мил. взрослых рабочих в промышленности, к которым надобно прибавить еще с полмиллиона взрослых служащих в торговле, стоят все-таки лишь 2.1 мил. социалистических избирателей. Больше половины индустриального рабочего класса Германии относится к социал-демократии еще равнодушно, отчасти же даже враждебно.

Кроме того, избирательные голоса, поданные за социалистов, являются, прежде всего, выражением скорее неопределенных желаний, нежели определенных намерений. В положительной работе за социалистическую эмансипацию принимает участие гораздо меньший процент рабочего класса. Тред-юнионистское движение в Германии обнаруживает отрадный прогресс. Все же к концу 1897г. оно насчитывало в своих рядах лишь 420 тысяч человек …. Отношение организованных рабочих к неорганизованным будет как 1 к 11. ….. рабочие, которые проявляют … живой интерес в освободительном движении своего класса, составляют 40% социал-демократических избирателей».

Усложняется и структура буржуазии, и позиция социал-демократии по отношению к ней должна, по мнению Бернштейна, претерпеть изменения.

«То, что именуется буржуазией, представляет собой весьма разношерстный класс, состоящий из всевозможных слоев с разнообразнейшими и разнородными интересами. Эти слои в конце концов держатся вместе лишь тогда, когда они видят себя либо одинаково притесняемыми, либо в одинаковой опасности. В данном случае речь, естественно, может идти лишь о последнем. Буржуазия образует однородно-реакционную массу потому, что все ее элементы чувствуют себя в одинаковой опасности со стороны социал-демократии, - одни в своих материальных, а другие – в идеологических интересах, т.е. их религии, патриотизме и желание избавить родину от ужасов насильственной революции» (стр. 196).

«Но это совершенно лишне. Социал-демократия не угрожает ей, каждому в одинаковой степени, и уж наверное никому, как личности. Она сама вовсе уж не так бредит насильственной революцией против всего не-пролетарского мира. Чем яснее это будет сказано и доказано, тем скорее исчезнет этот своеобразный страх, так как многие элементы буржуазии, чувствуя себя притесняемыми, с другой стороны, скорее восстанут против этих притеснений, распространяющихся также на рабочую массу, нежели против рабочих: они охотнее вступят в союз с рабочими, нежели с этими притеснителями. Быть может, эта вспомогательная армия не вполне надежная; но уж наверное нельзя воспитать хороших союзников, заявляя им, что мы, дескать, поможем вам слопать врага, но вслед затем мы слопаем вас ……» (стр. 196).

Несостоятельным являлось, по мнению Бернштейна, и положение теории о нарастающей поляризации общества, обусловленной тем, что по мере развития капитализма процесс обобществления влечет за собой разорение массы мелких производителей и концентрацию средств производства в руках небольшой кучки капиталистов. Опираясь на статистику, Бернштейн указывает, что прогресс капиталистического производства не влечет абсолютного или относительного уменьшения числа собственников. Статистика показывает, что растут число акционерных компаний и число акционеров и что самый большой рост обнаруживают средние предприятия.

Сделанный Бернштейном, на основании данных статистики, вывод о том, что концентрация и централизация капитала не приводит к исчезновения мелких предприятий или к уменьшению их количества, что число имущих в обществе с каждым годом растет, также встретил резкие возражения со стороны ортодоксальных марксистов. В частности, К.Каутский на съезде СДПГ в Штутгарте в 1898г. по этому поводу заявил: «Если бы это было так, то момент нашей победы не только не отодвинулся бы на весьма отдаленное время: мы вообще никогда не достигли бы цели. Если увеличиваются капиталисты, а не неимущие, то мы удаляемся все больше и больше от цели. По мере того, как развитие идет вперед, - то укрепляется капитализм, а не социализм» (стр. 252).

На это Бернштейн возражал следующим образом:
« …… Что число имущих увеличивается, а не уменьшается, не есть изобретение буржуазных экономистов-гармонистов, а факт, констатируемый податными чиновниками – весьма часто к досаде того или иного лица – факт, который в настоящее время нет никакой возможности поколебать. Но что может этот факт говорить относительно возможности победы социализма? Почему должно зависеть от него или, точнее, от его опровержения, осуществление социализма? А просто потому, что так, по-видимому, предписывает диалектическая схема, что из лесов грозит выпасть брус, если согласиться, что общественный прибавочный продукт присваивается не уменьшающимся, а увеличивающимся числом имущих. Но этот вопрос затрагивает лишь умозрительную доктрину: для фактических же стремлений рабочих он играет вполне второстепенную роль. Им не затрагивается ни борьба за политическую демократию, ни борьба за демократию в промышленности. Шансы этой борьбы зависят не от бруса концентрации капитала в руках уменьшающегося числа магнатов …… , а от роста общественного богатства и, именно, общественных производительных сил в связи с общим социальным развитием и, в частности, умственной и нравственной зрелости самого рабочего класса» (стр. 253).

Одним из важнейших положений, на которых базировалась идеология социал-демократии, был так называемый закон абсолютного и относительного обнищания рабочего класса в ходе капиталистического развития и основанное на нем мнение о безнадежности положения рабочих при капитализма. Бернштейн считал, что это положение не выдержало испытания временем и, естественно, был подвергнут за это погромной критике. При этом один из главных аргументов критиков Бернштейна состоял в том, что многие свои доводы он черпал у «буржуазных» ученых-экономистов. Он сам писал об этом в своей книге следующее.

«Г. Плеханов …. причисляет меня к противникам научного социализма потому, что я не изображаю положение рабочего класса безнадежным и признаю это положение способным к улучшению, равно как и другие факты, которые констатировали буржуазные экономисты (стр. 244). …. согласиться с чем-либо таким, что буржуазные экономисты выставили против социал-демократических предвзятых людей – какое это великое заблуждение! ….. Ошибка еще не стоит того, чтобы ее поддержали, потому лишь, что ее разделяли некогда Маркс и Энгельс, и истина нисколько не теряет в значении от того, что ее впервые нашел или сформулировал антисоциалистический или нечистопробный социалистический экономист. В области науки тенденциозность не дает никаких привилегий и не издает никаких декретов к остракизму. …… Г. Плеханов называет это «эклектическим сочетанием (научного социализма) с учением буржуазных экономистов. Как будто девять десятых элементов научного социализма не заимствовано из сочинений «буржуазных экономистов» и как будто вообще существует партийная наука!» (стр. 245) … …

«К несчастью для научного социализма г.Плеханова, …. фразы относительно безнадежности положения рабочего класса подверглись изменению в книге, озаглавленной: «Капитал. Критика политической экономии». Там читаем мы относительно совершенного фабричным законом 1847г. «физического и нравственного возрождения» текстильных рабочих в Ланкашире, которое бросалось в глаза самым близоруким. ….. В той же книге значится, что современное общество «не есть какой-нибудь неизменный кристалл, а организм, способный к развитию и постоянно находящийся в процессе изменения». ….. Дальше говорится, что автор отвел результатам английского фабричного законодательства так много места в своей книге для того, чтобы дать импульс подражанию на континенте и содействовать тому, чтобы процесс преобразования общества совершался в более гуманных формах. ….. А так как с 1866г., когда это писано было, названное законодательство не ослабло, а усилилось, …. то в настоящее время еще меньше может быть речи о безнадежности положения рабочего, нежели прежде. …… » (стр. 247).

« ….. мне могут возразить, что Маркс, конечно, признавал эти улучшения; но как мало имели эти частности влияние на его основные воззрения, видно уже из главы об исторической тенденции капиталистического накопления в заключении первого тома «Капитала». На это я могу ответить, что, поскольку это верно, оно говорит против этой главы, а не против меня. Эту многократно цитируемую главу можно понимать весьма различным образом. Я думаю, что я был первый, кто истолковал ее, и притом не раз, как суммарное описание тенденции развития, которая присуща капиталистическому накоплению, но которая на практике не осуществляется в чистом виде и потому может и не вести к описанному там обострению противоположностей.

Энгельс ни разу не возражал против этого истолкования и ни устно, ни в печати не называл его ложным. ……. Если мы вышеупомянутую главу будем читать с этой точки зрения, то мы всегда, даже при отдельных положениях, будем подразумевать слово «тенденция» и тем избавимся от необходимости примерять их с действительностью при помощи приемов толкования, совершенно противоречащих здравому смыслу. Но тогда глава сама, по мере того, как фактическое развитие будет идти вперед, будет лишаться все больше и больше своего значения, ибо ее теоретическое значение заключается не в установлении всеобщей тенденции к капиталистической централизации и накоплению, … а в самостоятельном изложении Марксом обстоятельств и форм, под которыми она осуществляется на более высокой ступени, и результатов, к которым она имеет повести. Но в этом отношении фактическое развитие вызывает к жизни все новые и новые учреждения и силы, все новые и новые факты, в виду которых изображение Маркса становится недостаточным и в соответствующей степени перестает служить картиною грядущего развития. …….

Можно, впрочем, главу эту и иначе понимать. Можно ее понимать так, что все упомянутые и некоторые могущие еще произойти улучшения являются лишь временными средствами против давящих вниз тенденций капитализма, что они составляют незначительные видоизменения, которые принципиально не могут оказать противоположное противодействие констатируемому Марксом обострению противоположностей, и что эти противоположности, в конце концов, если и не буквально, то по существу наступят, …. и приведут к указанному катастрофообразному перевороту. …..

По-моему, нельзя категорически объявить одно понимание верным, а другое – ложным. Для меня эта глава скорее являет наглядный пример того дуализма, который проходит через весь капитальный труд Маркса и в менее яркой форме выступает в других местах. Этот дуализм заключается в том, что труд этот должен был быть научным исследованием и вместе с тем доказать тезис, выработанный еще до того, как сочинение было задумано, - другими словами, что в его основе лежит схема, заключавшая в себе с самого начала тот результат, к которому ее развитие имело привести. ……. Маркс в принципе принял разрешение утопистов, но признал их средства и доводы негодными. Он взялся поэтому за пересмотр их, внося в дело все прилежание, критическую проницательность и любовь к истине, какие характеризуют научного гения. Он не замолчал никаких важных фактов, и не старался, пока предмет исследования не имел никакого непосредственного отношения к конечной цели аргументационной схемы, насильно умалять значение этих фактов. До этого момента его труд свободен от всякой тенденции, необходимо противоречащей научности, ибо общее сочувствие освободительным стремлениям рабочего класса само по себе не стоит научности на пути. Но как только Маркс приближается к таким пунктам, где эта конечная цель подвергается серьезному риску, он становится нерешительным и ненадежным, он приходит к таким противоречиям, какие были указаны в настоящем сочинении ….. и тогда обнаруживается, что этот великий научный гений был все-таки, так или иначе, в плену у доктрины» (стр. 249).

Сегодня, когда у нас весьма широко используется термин «демократия», а некоторые политические силы заявляют себя чуть ли не единственными демократами, небезынтересно напомнить, что понимал под этим термином Э.Бернштейн и, заодно какую позицию он отстаивал в отношении либерализма. Это понимание является важным элементом всей его концепции.

« …. что такое демократия? Ответ …. на первый взгляд можно ограничить переводом: «народное правление». Но уже после небольшого размышления видно, что это определение – чисто поверхностное и формальное, и что почти все, употребляющие слово демократия, разумеют под этим нечто большее, чем просто форму правления. Мы ближе подойдем к предмету, если выразимся отрицательно и переведем: «демократия – отсутствие классового господства», обозначая тем такое состояние общества, в котором ни один класс не пользуется специальными привилегиями по сравнению с целым обществом. …. это отрицательное объяснение имеет еще и то преимущество, что оно менее, нежели выражение «народное правление», дает место мысли о подавлении личности большинством, которому современное сознание безусловно противится. Мы нынче признаем подавление меньшинства большинством «недемократическим», хотя первоначально оно считалось вполне совместимым с народным правлением. В понятии демократия заключается для современного мировоззрения известное правовое представление об одинаковых правах всех членов общества…. . (стр. 173). Не отсутствием всяких законов демократия может отличаться от других политических систем, а лишь отсутствием таких, которые создают или допускают изъятия, основывающиеся на собственности, происхождении и исповедании, - не совершенным отсутствием законов, ограничивающих права отдельных лиц, а устранением всех законов, ограничивающих всеобщее правовое равенство, т.е. одинаковые права для всех (стр. 174). … Демократия есть в одно и то же время и средство, и цель. Она – средство завоевания социализма и вместе с тем форма его осуществления. ….. Демократия есть принципиально уничтожение классового господства, если она фактически еще не значит уничтожение классов. ….» (стр. 176).

«….. Можно еще порекомендовать соблюдать меру при воинственных выходках против «либерализма». Совершенно верно, что великое либеральное движение нового времени оказало большие услуги, прежде всего, капиталистической буржуазии, и партии, которые присвоили себе имя либеральных, были или сделались с течением времени телохранителями капитализма. Между этими партиями и социал-демократией может естественно царить лишь одна вражда. Но что касается до либерализма, как всемирно – исторического движения, то социализм не только хронологически, но и по духовному содержанию своему является его законным наследником…… Развитие и обеспечение свободной личности составляет цель всех социалистических мероприятий, даже таких, которые извне кажутся принудительными. Ближайшее исследование всегда показывает, что дело идет о таком принуждении, которое «увеличивает» сумму свободы в обществе и дает больше свободы большему кругу, нежели оно отнимает. Устанавливаемый законом нормальный рабочий день, например, есть фактически установление минимальной свободы, т.е. запрещение отчуждать свою свободу больше, чем на определенное число часов ежедневно ….. (стр. 183).

Либерализм имел своей исторической задачей разбить оковы, которые налагали на развитие общества стесненное хозяйство и соответствующий правовой порядок средних веков. То обстоятельство, что он вскоре принял прочную форму буржуазного либерализма, не опровергает того, что он выражает гораздо более широкий общественный принцип, завершением которого будет социализм. Социализм не хочет создать никаких новых оков. Личность должна быть свободною – не в метафизическом смысле, как мечтают анархисты, т.е. свободной от всяких обязательств по отношению к обществу, а свободной от всякого экономического принуждения в своем движении и выборе профессии. Подобная свобода для всех возможна лишь через посредство организации. В этом смысле социализм можно было бы назвать также и организационным либерализмом, так как ….. организации, которых социализм требует, и притом в той форме, в какой он их требует ….. – это именно либерализм, т.е. их демократическое устройство, их доступность» (стр.186).

Таким образом, социал-демократия, по мнению Бернштейна, призвана преодолеть ограничения либерализма, для которого свобода, по сути, является достоянием лишь привилегированных членов гражданского общества – буржуа. При этом «…. никто не думает о том, чтобы желать исчезновения современного общества, как граждански благоустроенной формы общежития. … Социал-демократия не имеет в виду упразднять это общество и превращать его членов в пролетариев: она скорее стремится к тому, чтобы поднять рабочего с социального положения пролетария на уровень гражданина и таким путем сделать гражданство всеобщим. Она не хочет на место гражданского поставить пролетарское общество, а лишь заменить капиталистический общественный строй социалистическим» (стр.182).

Каким представлялся Бернштейну путь перехода к социалистическому строю? Отвечая на этот вопрос, Бернштейн исходит из выявленной им несостоятельности теоретических положений, на которых базировалось представление большинства социал-демократии о неизбежности скорой катастрофы капитализма. Он также часто ссылается на последние работы Энгельса, прежде всего на его введение к работе Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по1850гг», где намечалась тактика, не рассчитанная на скорую катастрофу. Бернштейн считал принципиальным исключение из марксистской теории положения о необходимости насильственной революции для социалистического переустройства общества (что, надо сказать, вообще-то соответствовало взглядам основоположников марксизма после 70-х годов, когда они указывали, что в развитых демократических странах переход может происходить демократическим, мирным путем).

Аргументация Бернштейна сводилась к следующему.

«Марксизм …. проповедовал, указывая на потенциальные способности индустриального пролетариата, политическую борьбу, как самую важную задачу движения. Но он при этом вращался в целом ряде противоречий. И он признавал – чем и отличался от демагогических партий, - что рабочий класс не достиг еще зрелости, потребной для его освобождения, и что экономические условия недостаточно еще подготовлены к этому. Вопреки этому, однако, он постоянно прибегал к тактике, которая принимала оба эти условия почти за данные. Мы наталкиваемся в литературе его на места, где незрелость рабочих подчеркивается с резкостью, которая мало чем отличается от доктринерства первых социалистов, а вслед за ним сейчас - на такие, из которых можно было заключить, что вся культура, вся интеллигентность, все добродетели находятся только у рабочего класса и которые делали непонятным, почему, в самом деле, неправы крайние социал-революционеры и анархисты насилия. Соответственно с этим политическое действие всякий раз перекраивалось в зависимости от ежеминутно ожидаемой революционной катастрофы, по сравнению с которой законодательная работа долгое время казалась лишь каким-то …. временным ресурсом. И мы никогда не останавливались на принципиальном обсуждении вопроса, чего можно ожидать от законодательной работы, и чего – от революционной. …….

В общем, можно сказать, что революционный путь (всегда в смысле революционного насилия) дает более быстрые результаты, поскольку речь идет об устранении препятствий, которые привилегированное меньшинство ставит поперек пути социального прогресса: его сила лежит на стороне отрицательной.

Конституционное законодательство работает в этом отношении, в общем, медленнее. Его путь обыкновенно – путь компромисса, не упразднения, а примирения приобретенных прав. Но он сильнее революции там, где социальному прогрессу мешают предубеждения, ограниченный горизонт большой массы, и он представляет большие преимущества там, где речь идет о создании прочных жизнеспособных экономических порядков, - другими словами, в деле положительной социал-политической работы. …….

Когда нация достигает такого политического состояния, при котором права имущего меньшинства перестают быть серьезным препятствием к социальному прогрессу и отрицательные задачи политической борьбы отступают позади положительных, взывание к насильственной революции превращается в пустую фразу. Можно свергнуть правительство, какое-нибудь привилегированное меньшинство, но не народ.

Закон сам по себе, при всем влиянии своего авторитета, подкрепляемого вооруженной властью, часто бессилен против укоренившихся обычаев и предрассудков народа. ….. Против перешедшей в традицию испорченности чиновничества и беспечности народной массы часто умолкают самые благие законы и учреждения. ….. Нация, народ – есть лишь в представлении нечто единое, и провозглашенный законом суверенитет народа не делает еще это единство и в действительности определяющим фактором. Он может поставить правительство в зависимость как раз от тех, против которых оно должно было быть сильнее, - от чиновников, дельцов, собственников периодической печати. И это справедливо относительно революционных правительств не меньше, чем относительно конституционных» (стр. 257).

Обсуждая ближайшие задачи социал-демократии, Бернштейн указывает, что «Современное социалистическое движение, каково бы ни было его теоретическое объяснение, является фактически продуктом влияния, которое правовые понятия, выработанные великой французской революцией и получившие, благодаря ей, всеобщее распространение, оказали на движение промышленных рабочих в пользу повышения заработной платы и сокращения рабочего времени (стр. 199).

….. поле деятельности социал-демократии не ограничено одним избирательным правом и парламентом. Для нее и вне парламента имеется обширное и богатое поле действий. Социалистическое рабочее движение существовало бы, если бы даже парламенты были для него закрыты. Ничто отчетливее не показывает это, чем отрадное пробуждение русского рабочего мира. Но с исключением его из представительных учреждений немецкое рабочее движение в значительной степени потеряло бы внутреннюю связь, соединяющую нынче его различных членов, оно получило бы хаотический характер, и на место спокойного, непрерывного движения твердым шагом вперед наступили бы движения взрывистые, с непрерывными поражениями и утратами.

Подобное развитие не соответствует интересам рабочего класса и не может казаться желательным тем противникам социал-демократии, которые сознают уже, что современный общественный строй не создан на вечные времена, а подчинен закону изменения, и что развитие через катастрофы с их ужасами и опустошениями может быть избегнуто лишь тем, что изменениям в отношениях производства и обмена и в классовом развитии будут давать выражения и в политическом праве. И число тех, которые видят это, постоянно увеличивается. Их влияние было бы значительно сильнее, чем теперь, если бы социал-демократия нашла в себе мужество освободиться от фразеологии, фактически уже пережитой, и захотела казаться тем, что она в действительности есть: демократически – социалистической партией реформ» (стр. 233).

Особенно резкие выпады в адрес Бернштейна, сопровождавшиеся обвинениями в отказе от требования социалистического преобразования общества, основывались на приписываемом ему выражение: «Движение – все, конечная цель – ничто!». На самом деле в одной из статей, опубликованной им в «Нойе Цайт», написано следующее: « Я признаю, что у меня чрезвычайно мало интереса, и я нахожу чрезвычайно мало смысла в том, что обычно понимают под «конечной целью социализма». Эта цель, чем бы она ни была, для меня совсем ничего не означает, а движение – все ». В книге «Проблемы социализма и задачи социал-демократии» Бернштейн вернулся к этому вопросу. Он писал:
«Мое выражение: «то, что обыкновенно называют конечной целью социализма, для меня ничто, а движение - все» многократно истолковывалось как отрицание всякой определенной цели социалистического движения. …… Я уже в свое время заявлял, что охотно отказываюсь от такой формулировки положения о конечной цели, которая допускает толкование, будто всякая формулируемая как принцип общая цель рабочего движения должна быть признана ничего не стоящей. Но то, что в господствующих теориях относительно исхода движения идет дальше такой в общих чертах намечаемой цели, определяющей принципиальное направление и характер движения, должно непременно закончиться утопистикою и когда-нибудь стать помехою и стеснением для действительного теоретического и практического преуспеяния движения. Кто лишь немного знаком с историей социал-демократии, тот знает, что партия стала великою благодаря постоянной оппозиции подобным теориям и борьбе с делаемыми из них выводами. …… Теория или принципиальное заявление, которое не настолько широко, чтобы позволить нам на каждой ступени развития примечать ближайшие интересы рабочего класса, постоянно будет нарушаться, подобно тому как все чурания «малых дел» реформы и отказ поддерживать близко стоящие к нам буржуазные партии всегда будут забываться» (стр. 240).

Любопытно, что ни критики Бернштейна, ни он сам почему-то не знали, что в вопросе о «конечной цели» у Бернштейна был весьма авторитетный предшественник. 11 мая 1893г. во французской газеты «Фигаро» появилось интервью Ф.Энгельса корреспонденту этой газеты. И в нем на вопрос: « Какую вы, немецкие социалисты, ставите себе конечную цель?» последовал ответ: «У нас нет конечной цели. Мы – сторонники постоянного, непрерывного развития, и мы не намерены диктовать человечеству какие-то окончательные законы. ...» (Соч., т.22, с.563.).

На этом мы завершим краткий обзор взглядов, изложенных Э. Бернштейном в книге «Проблемы социализма и задачи социал-демократии». Его позиция обсуждалась еще на нескольких партийных съездах, а затем руководство партии, опасаясь обострения внутрипартийной обстановки (число сторонников Бернштейна возрастало) свернуло дискуссию. Принято считать, что снять расхождение между реформистской практикой и некорректными теоретическими подходами, к чему призывал Бернштейн, германские социал-демократы смогли еще нескоро.

Что же касается самого Э. Бернштейна, то в феврале 1901г. он получил разрешение вернуться в Германию, поселился в Берлине и активно включился в общественную жизнь. Жилось ему непросто, так как рассчитывать он мог только на литературный заработок. Вскоре, в 1902 г., его выбирают депутатом рейхстага (а затем неоднократно переизбирают). Он занимается издательской работой, выпускает монографии и сборники документов по истории рабочего и социалистического движения, редактирует издание документов Маркса и Энгельса. Из работ, написанных им в эти годы, отметим для себя статью «Карл Маркс и русские революционеры», появившуюся в 1908г. в журнале «Минувшие годы» СПб, N 10 (с.1-24) и N 11 (с.1-24). Здесь он разбирает отношения Маркса и Бакунина, критически анализирует взгляды Маркса на судьбы славянских народов.

Когда началась мировая война, Бернштейн сразу же оказался среди противников позиции партийного большинства: уже 3 августа 1914г. на заседании социал-демократической фракции рейхстага он был в числе 14 депутатов, голосовавших против военного бюджета. В 1917г. партийное меньшинство, возглавляемое Г. Гаазе, К. Каутским и Э. Бернштейном образовало Независимую социал-демократическую партию. В годы войны Бернштейн поддерживал контакты с социалистами стран Антанты, обсуждал с ними возможности достижения перемирия в войне.

Октябрьский переворот в России Бернштейн расценил как установление однопартийной диктатуры, упраздняющее демократию. Со ссылкой на Энгельса он утверждал, что при достигнутом в России уровне общественного развития этот переворот в принципе не может привести к социализму. Ведь еще в книге «Проблемы социализма …..» Бернштейн отмечал, что обобществление средств производства должно быть неразрывно связано с развитием профсоюзов, местного самоуправления, кооперативного движения (а в России эти элементы были в лучшем случае в самом зародышевом состоянии). Без этого «так называемое общественное присвоение орудий производства имело бы следствием, вероятно, только безмерную растрату производительных сил, ряд бессмысленных экспериментов и бесцельные насильственное меры; политическое господство рабочего класса могло бы осуществиться лишь в форме диктаторской революционной власти, поддерживаемой террористической диктатурой».

Когда в ноябре 1918г. в Германии произошла революция и монархия пала, Бернштейн вернулся в социал-демократическую партию «большинства», ставшую правящей, чтобы активно участвовать в становлении новой, республиканской, Германии. В период революции 1918г. он оставался социалистом, убежденным в необходимости перехода от капиталистического строя к посткапиталистическому, но считал катастрофической идею проведения социалистических преобразований в отсутствие поддержки подавляющего большинства народа.

Одно время Бернштейн занимал пост комиссара по вопросам социализации, в 1920г. его вновь избирают депутатом рейхстага и он участвует в разработке налогового законодательства. Его выбирают делегатом съездов партии «большинства», а после восстановления единой СДПГ в 1922г. – делегатом съездов объединенной партии. В 1920-21гг. он участвует в выработке Герлицкой программы партии, выпускает ряд монографий по проблемам социализма. При этом он отмечал, что продолжает считать верными основные руководящие идеи марксизма. По состоянию здоровья, Э. Бернштейн в последние годы жизни отошел от активной политической работы. Он скончался 18 декабря 1932г. и на это событие отозвались виднейшие деятели международной социал-демократии.

В заключение отметим, что предпринятый Э. Бернштейном пересмотр (ревизия) марксистской теории вовсе не влек за собой отказа от социалистических целей. Он, однако, требовал пересмотра путей их реализации, поскольку теории обнищания рабочих и краха капитализма, несостоятельность которых обнаружил Бернштейн, являлись важнейшими предпосылками стратегии, рассчитанной на революцию. В полемике с ортодоксальным марксизмом Бернштейн развил теоретические представления, которые нельзя трактовать как антимарксистские. Просто он считал, что научные теории, разработанные Марксом и Энгельсом, как и любые другие научные теории, могут быть подвергнуты проверке на предмет их соответствия фактам и если возникает противоречие с прогнозами теории, то последняя должна быть пересмотрена.

Взгляды Бернштейна явились теоретическим обоснованием реформизма, в особенности тред-юнионизма, появившегося задолго до выступления Бернштейна и представлявшего движение самых широких масс трудящихся. И здесь важно сказать, что, ведя борьбу с оппортунизмом и реформизмом, оппоненты Бернштейна никак не желали признавать, что главной базой реформизма в социалистическом движении являются организованные в профсоюзы трудящиеся, ведущие борьбу за свои насущные интересы и не стремящиеся к революционному ниспровержению капитализма. Этим и объясняется тот факт, что именно вставшие на путь реформизма социал-демократические партии, давно отвергнувшие утопические идеи пролетарской революции и диктатуры пролетариата, стали массовыми партиями трудящихся. Те же, кто без устали противостоял «социал-предателям», на самом деле воевал не на жизнь, а на смерть с действительными тенденциями развития рабочего движения. Закономерным результатом подобной борьбы, которую долгие годы вели, например, «марксисты-ленинцы» стало то, что компартии экономически развитых стран сегодня представляют собой либо типичные «нишевые» образования с неуклонно падающей поддержкой со стороны избирателей (достаточно взглянуть на итоги парламентских выборов, скажем, во Франции, Греции и Португалии за последние три десятилетия), либо небольшие секты, либо трансформировались в некие партии «левых» (по сути, левое крыло социал-демократии). Сто десять лет назад, обличая Бернштейна, Г. В. Плеханов писал (см. Избр. Филос. Произв., М.: 1956г., т.2, с.363), что речь идет о том, «кому кем быть похороненным: социал-демократии Бернштейном или Бернштейну социал-демократией». Уже давно очевидно, что та часть социал-демократии (и ее последователи), которую критиковал Бернштейн, похоронена его критикой.

Санкт-Петербург

декабрь 2009 г.

Эдуард Бернштейн (1850-1932) - немецкий социалист, один из лидеров II Интернационала, классик теории современной социал-демократии, положил начало размежеванию революционной и реформистской традиций в социалистической теории. Его социально-политические воззрения сочетались с самыми различными теоретическими взглядами. Со второй половины 90-х гг. XIX в. в убеждениях Бернштейна наступает перелом, он критически пересматривает социально-политическое учение марксизма. Считая Маркса волюнтаристом, Бернштейн подверг критике его диалектический метод, который, по его мнению, на практике вел к произвольному конструированию общественно-политического развития. Особенно критиковал он основанную на этом методе программу путей перехода к социализму, ее положения об углублении противоречий капитализма до его всеобщего кризиса, о разрешении политических конфликтов с помощью классовой борьбы и социалистической революции.

В отличие от Маркса, Бернштейн развивает либеральную концепцию защиты личности, выступая против ее подавления большинством, к чему неизбежно может привести марксистская идея диктатуры пролетариата. В 1896-1898 гг. он опубликовал серию статей по проблемам социализма, а также работы: «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии» (1898), «Условия возможности социализма и задачи социал-демократии» (1899), «Возможен ли научный социализм» (1901).

Он четко и подробно обосновывает свое видение социал-демократической позиции, исключающей революцию и ломку существующих государственных институтов власти. По мысли Бернштейна, история не ведет к углублению противоречия между буржуазией и пролетариатом, вера и ожидание общего кризиса капитализма безосновательны и должны быть заменены верой в постепенную, эволюционную социализацию общественного строя (т. е. через совершенствование демократических форм). Как и Каутский, Бернштейн считал, что в условиях постепенной демократизации государственных институтов политические привилегии господствующего класса утрачивают свое былое значение. Для него борьба классов не единственная альтернатива истории, рядом с ней есть место и для сотрудничества классов.

Выступая против марксистской идеи диктатуры пролетариата как важнейшей формы классовой борьбы, как главного средства завоевания социализма, Бернштейн противопоставляет ей идею совершенной демократии, которая, по его мнению, больше, чем политическое средство: она определяет пределы властных полномочий политических партий, классов. «В демократии, - пишет Бернштейн, - ни один класс не пользуется привилегиями, политические партии и стоящие за ними классы вскоре узнают пределы своей власти и берутся всякий раз лишь за такие предприятия, какие при данных обстоятельствах они благоразумно могут надеяться осуществить» .

Обоснование Бернштейном реформистской идеологии отражено в созданной им доктрине «демократического социализма» как антипода утопическим социально-политическим воззрениям Маркса об объективном характере общественного развития и неизбежности социализма. По его убеждению, социализм как единство теории и практики вообще не может быть обоснован научно. «Наука не может быть тенденциозной, - пишет он, - как всякое познание реальности, она не принадлежит никакому классу или партии. Социализм, напротив, - это политическое течение, тенденция. И как доктрина, борющаяся за какие-то свои цели новой партии, он не может исключительно связывать себя с тем, что является уже твердо установленным» .

Признавая реформизм основой социалистической стратегии, результатом последовательной демократизации («демократического давления»), Бернштейн был уверен в приспособляемости капитализма к новым условиям. На более высокой ступени развития средств общественного производства он дорастает до необходимости упразднения классовых различий и сам без революционных переворотов эволюционирует в социализм.

По теории «демократического социализма», социализм, являясь духовным наследником либерализма, «обеспечивает свободу личности как главной цели всех социалистических мероприятий». Важнейшими элементами демократического социализма являются кооперация, профессиональные ассоциации, которые принимают на себя права и полномочия в деле контроля над промышленным производством, организации постепенного обобществления, кооперации частных, коммерческих форм хозяйственной жизни и дальнейшей ее демократизации.

Социалистическая демократия у Бернштейна находит свое выражение в системе государственного правления при социализме. Политическая форма современных государств, по его мнению, со всей очевидностью показывает будущее политическое устройство при социализме, где сохраняются парламент, пропорциональное представительство от оппозиционных партий, всеобщее народное законодательство, все те обстоятельства и условия, при которых переход на высшую ступень развития общества мог бы осуществляться мирно и «без конвульсионных потрясений».

Идеи Бернштейна оказали огромное влияние на представителей той части социал-демократии, которая искала мирных путей к социализму (без гражданских войн и насилия, через осуществление серии больших и малых реформ). Историческая практика показала, что такой путь возможен.

• Бернштейн Э. Очерки из теории и истории социализма. СПб., 1902.С. 291.
• Бернштейн Э. Возможен ли научный социализм // Полис. 1991. № 4.С. 18-23.

Веймарская республика Род деятельности:

Биография

Основные идеи

Историческая роль

Бернштейн создал новое теоретическое течение в рамках социал-демократии, ориентированное на реформы. Это течение после раскола в рядах CДПГ во время Первой мировой войны стало теоретической основой политики CДПГ (большинства). В Годесбергской программе 1959 года СДПГ окончательно отмежевалась от марксистского понятия социализма и сделала основой своего теоретико-программного самопонимания обоснованную Бернштейном реформистскую концепцию социализма. Бывший канцлер Австрии Бруно Крайский так оценил роль Бернштейна :

Германская социал-демократия стала реформистской, она так стремительно вступила на линию социал-реформиста Эдуарда Бернштейна, что мир этого даже не заметил. Забыли даже, что Бернштейн в это время уже не жил. Он совсем тихо умер, без того, чтобы ему отдали почести, которые он заслужил.

Сочинения

• Die Voraussetzungen des Sozialismus und die Aufgaben der Sozialdemokratie, 1899. (рус. - Условия возможности социализма и задачи социал-демократии. Либроком, 2015)
• Общественное движение в Англии XVII в. (СПб., 1899);
• Zur Frage: Socialliberalismus oder Kollectivismus. (Б., 1900).
• Очерки из истории и теории социализма. (СПб., 1902; перевод неполон);
• Die Deutsche Revolution von 1918/19. Geschichte der Entstehung und ersten Arbeitsperiode der deutschen Republik, 1921. (Немецкая революция 1918-19: её происхождение, ход и последствия)
• Детство и юность. 1850-1872. Ленанд, 2014.

Напишите отзыв о статье "Бернштейн, Эдуард"

Примечания

Литература

• Бернштейн Эдуард / Гольман Л. И. // Бари - Браслет. - М . : Советская энциклопедия, 1970. - (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969-1978, т. 3).
• . Исторический словарь . Энциклопедии & Словари. Проверено 13 октября 2013.
• Блауг М. // 100 великих экономистов до Кейнса = Great Economists before Keynes: An introduction to the lives & works of one hundred great economists of the past. - СПб. : Экономикус, 2008. - С. 39-40. - 352 с. - (Библиотека «Экономической школы», вып. 42). - 1 500 экз. - ISBN 978-5-903816-01-9.
• Водовозов В. В. Бернштейн, Эдуард // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.

Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Отрывок, характеризующий Бернштейн, Эдуард

– Мы пришли к ним, чтобы спасти их, Светодар... Чтобы вытащить занозу из их больного сердца.
– Но ты ведь сам говоришь, что они не хотят. А разве же можно лечить больного, если он сам отказывается от этого?
– Устами младенца глаголет Истина, Радомир! – воскликнул до сих пор слушавший Радан. – Подумай, ведь если они сами этого не хотят, можешь ли ты насильно заставить людей измениться?.. И уж тем более – целый народ! Они чужды нам в своей вере, в понятии Чести... которой, по-моему, у них даже и нет. Уходи, мой брат! Они уничтожат тебя. Они не стоят и дня твоей Жизни! Подумай о детях... о Магдалине! Подумай о тех, кто любит тебя!..
Радомир лишь печально покачал головой, ласково потрепав златовласую голову своего старшего брата.
– Не могу я уйти, Радан, не имею такого права... Даже если мне не удастся помочь им – я не могу уйти. Это будет похоже на бегство. Я не могу предавать Отца, не могу предавать себя...
– Людей невозможно заставить меняться, если они сами этого не желают. Это будет всего лишь ложью. Им не нужна твоя помощь, Радомир. Они не примут твоё учение. Подумай, брат...
Иоанн печально наблюдал спор своих любимых учеников, зная, что оба они правы, и что ни один из них не отступится, защищая свою правду... Они оба были молоды и сильны, и им обоим хотелось жить, любить, наблюдать, как растут их дети, бороться за своё счастье, за покой и безопасность других, достойных людей. Но судьба распорядилась по-своему. Они оба шли на страдания и, возможно, даже на гибель, всё за тех же других, но в данном случае – недостойных, ненавидевших их и их Учение, бессовестно предававших их людей. Это смахивало на фарс, на абсурдное сновидение... И Иоанн никак не желал простить их отца, мудрого Белого Волхва, так легко отдавшего своих чудесных, сказочно одарённых детей на потеху глумливым иудеям, якобы для спасения их лживых, жестоких душ.
– Старею... Уже слишком быстро старею... – забывшись, вслух произнёс Иоанн.
Все трое удивлённо на него уставились и тут же дружно расхохотались... уж кого невозможно было представить «старым», так это Иоанна, с его силой и мощью, завидной даже для них, молодых.
Видение исчезло. А мне так хотелось его удержать!.. В душе стало пусто и одиноко. Я не хотела расставаться с этими мужественными людьми, не хотела возвращаться в реальность...
– Покажи мне ещё, Север!!! – жадно взмолилась я. – Они помогут мне выстоять. Покажи мне ещё Магдалину...
– Что ты хочешь увидеть, Изидора?
Север был терпелив и мягок, как старший брат, провожавший свою любимую сестру. Разница была лишь в том, что провожал он меня навсегда...
– Скажи мне, Север, а как же случилось, что Магдалина имела двоих детей, а об этом нигде не упоминалось? Должно же было что-то где-то остаться?
– Ну, конечно же, об этом упоминалось, Изидора! Да и не только упоминалось... Лучшие художники когда-то рисовали картины, изображая Магдалину, гордо ждущую своего наследника. Только мало что от этого осталось, к сожалению. Церковь не могла допустить такого «скандала», так как это никак не вписывалось в создаваемую ею «историю»... Но кое-что всё же осталось до сих пор, видимо по недосмотру или невнимательности власть имущих, Думающих Тёмных...

– Как же они могли допустить такое? Я всегда думала, что Думающие Тёмные достаточно умны и осторожны? Это ведь могло помочь людям увидеть ложь, преподносимую им «святыми» отцами церкви. Разве не так?
– Задумался ли кто-то, Изидора?.. – Я грустно покачала головой. – Вот видишь... Люди не доставляют им слишком большого беспокойства...
– Можешь ли ты показать мне, как она учила, Север?..
Я, как дитя, спешила задавать вопросы, перескакивая с темы на тему, желая увидеть и узнать как можно больше за отпущенное мне, уже почти полностью истёкшее, время...
И тут я снова увидела Магдалину... Вокруг неё сидели люди. Они были разного возраста – молодые и старые, все без исключения длинноволосые, одетые в простые тёмно-синие одежды. Магдалина же была в белом, с распущенными по плечам волосами, покрывавшими её чудесным золотым плащом. Помещение, в котором все они в тот момент находились, напоминало произведение сумасшедшего архитектора, воплотившего в застывшем камне свою самую потрясающую мечту...

Как я потом узнала, пещера и вправду называется – Кафедральная (Сathedral) и существует до сих пор.
Пещеры Лонгрив (Longrives), Languedoc

Это была пещера, похожая на величественный кафедральный собор... который, по странной прихоти, зачем-то построила там природа. Высота этого «собора» достигала невероятных размеров, уносясь прямо «в небо» удивительными, «плачущими» каменными сосульками, которые, где-то наверху слившись в чудотворный узор, снова падали вниз, зависая прямо над головами сидящих... Природного освещения в пещере, естественно, не было. Также не горели и свечи, и не просачивался, как обычно, в щели слабый дневной свет. Но несмотря на это, по всему необычному «залу» мягко разливалось приятное и равномерное золотистое сияние, приходившее неизвестно откуда и позволявшее свободно общаться и даже читать...
Сидящие вокруг Магдалины люди очень сосредоточенно и внимательно наблюдали за вытянутыми вперёд руками Магдалины. Вдруг между её ладонями начало появляться яркое золотое свечение, которое, всё уплотняясь, начало сгущаться в огромный голубоватый шар, который на глазах упрочнялся, пока не стал похожим на... планету!..
– Север, что это?.. – удивлённо прошептала я. – Это ведь наша Земля, не так ли?
Но он лишь дружески улыбнулся, не отвечая и ничего не объясняя. А я продолжала завороженно смотреть на удивительную женщину, в руках которой так просто и легко «рождались» планеты!.. Я никогда не видела Землю со стороны, лишь на рисунках, но почему-то была абсолютно уверена, что это была именно она. А в это время уже появилась вторая планета, потом ещё одна... и ещё... Они кружились вокруг Магдалины, будто волшебные, а она спокойно, с улыбкой что-то объясняла собравшимся, вроде бы совершенно не уставая и не обращая внимания на удивлённые лица, будто говорила о чём-то обычном и каждодневном. Я поняла – она учила их астрономии!.. За которую даже в моё время не «гладили» по голове, и за которую можно было ещё всё так же легко угодить прямиком в костёр... А Магдалина играючи учила этому уже тогда – долгих пятьсот лет тому назад!!!
Видение исчезло. А я, совершенно ошеломлённая, никак не могла очнуться, чтобы задать Северу свой следующий вопрос...
– Кто были эти люди, Север? Они выглядят одинаково и странно... Их как бы объединяет общая энергетическая волна. И одежда у них одинаковая, будто у монахов. Кто они?..
– О, это знаменитые Катары, Изидора, или как их ещё называют – чистые. Люди дали им это название за строгость их нравов, чистоту их взглядов и честность их помыслов. Сами же катары называли себя «детьми» или «Рыцарями Магдалины»... коими в реальности они и являлись. Этот народ был по-настоящему СОЗДАН ею, чтобы после (когда её уже не будет) он нёс людям Свет и Знание, противопоставляя это ложному учению «святейшей» церкви. Они были самыми верными и самыми талантливыми учениками Магдалины. Удивительный и чистый народ – они несли миру ЕЁ учение, посвящая этому свои жизни. Они становились магами и алхимиками, волшебниками и учёными, врачами и философами... Им подчинялись тайны мироздания, они стали хранителями мудрости Радомира – сокровенных Знаний наших далёких предков, наших Богов... А ещё, все они несли в своём сердце негаснущую любовь к их «прекрасной Даме»... Золотой Марии... их Светлой и загадочной Магдалине... Катары свято хранили в своих сердцах истинную историю прерванной жизни Радомира, и клялись сохранить его жену и детей, чего бы им это ни стоило... За что, позже, два столетия спустя, все до одного поплатились жизнью... Это по-настоящему великая и очень печальная история, Изидора. Я не уверен, нужно ли тебе её слушать.
– Но я хочу узнать о них, Север!.. Скажи, откуда же они появились, все одарённые? Не из долины ли Магов, случаем?
– Ну, конечно же, Изидора, ведь это было их домом! И именно туда вернулась Магдалина. Но было бы неправильно отдавать должное лишь одарённым. Ведь даже простые крестьяне учились у Катаров чтению и письменности. Многие из них наизусть знали поэтов, как бы дико сейчас для тебя это не звучало. Это была настоящая Страна Мечты. Страна Света, Знания и Веры, создаваемая Магдалиной. И эта Вера распространялась на удивление быстро, привлекая в свои ряды тысячи новых «катар», которые так же яро готовы были защищать даримое им Знание, как и дарившую его Золотую Марию... Учение Магдалины ураганом проносилось по странам, не оставляя в стороне ни одного думающего человека. В ряды Катар вступали аристократы и учёные, художники и пастухи, землепашцы и короли. Те, кто имели, легко отдавали катарской «церкви» свои богатства и земли, чтобы укрепилась её великая мощь, и чтобы по всей Земле разнёсся Свет её Души.
– Прости, что прерву, Север, но разве у Катар тоже была своя церковь?.. Разве их учение также являлось религией?
– Понятие «церковь» очень разнообразно, Изидора. Это не была та церковь, как понимаем её мы. Церковью катаров была сама Магдалина и её Духовный Храм. То бишь – Храм Света и Знания, как и Храм Радомира, рыцарями которого вначале были Тамплиеры (Тамплиерами Рыцарей Храма назвал король Иерусалима Болдуин II. Temple – по-французски – Храм.) У них не было определённого здания, в которое люди приходили бы молиться. Церковь катар находилась у них в душе. Но в ней всё же имелись свои апостолы (или, как их называли – Совершенные), первым из которых, конечно же, была Магдалина. Совершенными же были люди, достигшие самых высших ступеней Знания, и посвятившие себя абсолютному служению ему. Они непрерывно совершенствовали свой Дух, почти отказываясь от физической пищи и физической любви. Совершенные служили людям, уча их своему знанию, леча нуждающихся и защищая своих подопечных от цепких и опасных лап католической церкви. Они были удивительными и самоотверженными людьми, готовыми до последнего защищать своё Знание и Веру, и давшую им это Магдалину. Жаль, что почти не осталось дневников катар. Всё, что у нас осталось – это записи Радомира и Магдалины, но они не дают нам точных событий последних трагичных дней мужественного и светлого катарского народа, так как происходили эти события уже спустя две сотни лет после гибели Иисуса и Магдалины.
– Скажи, Север, как же погибла Золотая Мария? У кого хватило столь чёрного духу, чтобы поднять свою грязную руку на эту чудесную женщину?..
– Церковь, Изидора... К сожалению, всё та же церковь!.. Она взбесилась, видя в лице катар опаснейшего врага, постепенно и очень уверенно занимавшего её «святое» место. И осознавая своё скорое крушение, уже не успокаивалась более, пытаясь любым способом уничтожить Магдалину, справедливо считая её основным виновником «преступного» учения и надеясь, что без своей Путеводной Звезды катары исчезнут, не имея ни вождя, ни Веры. Церковь не понимала, насколько сильно и глубоко было Учение и Знание катар. Что это была не слепая «вера», а образ их жизни, суть того, ДЛЯ ЧЕГО они жили. И поэтому, как бы ни старались «святые» отцы привлечь на свою сторону катар, в Чистой Стране Окситании не нашлось даже пяди земли для лживой и преступной христианской церкви...

Родился в еврейской семье. В ранней молодости служил в банках. С 1872 г. активный член социал-демократической партии. С 1878 по 1881 г. был частным секретарем богатого мецената-социалиста и радикала Гехберга (H?chberg), основателя ряда социалистических изданий. В 1881-1890 гг. был редактором выходившего в Цюрихе издания «Sozialdemokrat». В то время он был представителем крайнего, наиболее радикального крыла германской социал-демократии и считался одним из наиболее сильных её теоретиков. За оскорбление величества в одной газетной статье германской прокуратурой было возбуждено против него преследование; это не позволяло Бернштейну вернуться на родину раньше 1901 г., когда обвинение было наконец погашено давностью. В 1888 г. был выслан из Цюриха и поселился в Лондоне , где стал близким личным другом Энгельса , завещавшего ему бумаги свои и Маркса .

В 1901 г. поселился в Берлине и с того же года состоит ближайшим сотрудником журнала «Sociahstische Monatshefte» (Берлин), ставшего по преимуществу органом бернштейнианства, между тем как «Die Neue Zeit» стала органом ортодоксального марксизма.

В 1902 г. избран в рейхстаг на дополнительных выборах, в 1903 г. переизбран на общих.

Основные идеи

В 1891-1893 гг. редактировал по поручению социал-демократической партии сочинения Ф. Лассаля и написал для этого издания биографию Лассаля. Во второй половине 1890-х гг. в убеждениях Бернштейна начался перелом, сказавшийся в многочисленных статьях в «Neue Zeit», в письме к социал-демократическому партейтагу (1898) и наконец в книге «Проблемы социализма и задачи социал-демократии» (1899). В этих произведениях он подверг суровой критике как философское, так и экономическое учение Маркса. Он доказывал, что история ведёт не к углублению пропасти между магнатами капитализма и пролетариатом, а к её заполнению; ожидание катаклизма не основательно и должно быть заменено верой в постепенную эволюцию, ведущей постепенно к социализации общественного строя (между прочим - через муниципализацию). Политические привилегии капиталистической буржуазии во всех передовых странах шаг за шагом уступают демократическим учреждениям: в обществе все сильнее сказывается протест против капиталистической эксплуатации.

Фабричное законодательство, демократизация общинного самоуправления, освобождение коалиций от всяких законодательных стеснений - это все ступени общественного развития. Если в Германии думают не об освобождении, а о стеснении права коалиции, то это свидетельствует не о том, что она достигла высокого уровня развития, а только об её политической отсталости. Борьба классов существует, но она - не единственное содержание истории, так как рядом с ней есть и сотрудничество классов. Отсюда Бернштейн, оставаясь социал-демократом, делает вывод, что вся практическая программа партии должна быть пересмотрена; в частности следует отказаться от тезиса, что пролетарий не имеет отечества - и, следовательно, от интернационализма. Этот тезис был верен раньше, нынче же он с каждым днем теряет значение; пролетарий все больше становится гражданином. «Полное уничтожение национальностей есть мечта, и притом некрасивая»; даже армия, поэтому, не является таким институтом, который безусловно и во что бы то ни стало подлежит уничтожению. «Пора наконец социал-демократии эмансипироваться от власти фразы и стать открыто тем, чем она уже является в действительности: демократическо-социалистическою партией реформы».

В брошюре «Wie ist wissenschaftlicher Socialismus m?glich» (Берлин, 1901) отрицает самую возможность научного социализма. Вокруг книги завязалась страстная борьба, расколовшая всю германскую социал-демократию на два крыла: бернштейнианское, или ревизионистское, и ортодоксальное. Она велась на каждом партайтаге, и заканчивалась принятием резолюций, направленных против Бернштейна, но на каждом следующем возобновлялась с прежней силой. Неправильно было бы, однако, без оговорок называть Бернштейна «умеренным социал-демократом», бернштейнианство - умеренной фракцией социал-демократизма. Призывая свою партию к союзным действиям с буржуазными партиями, отрицательно относясь к резкому противоположению социал-демократии и буржуазной демократии, приглашая социал-демократию стать мирной партией реформы, Бернштейн по чисто практическим вопросам отстаивал иногда решения наиболее радикальные; так, в противоположность большинству ортодоксальных социал-демократов, он являлся горячим сторонником генеральной стачки для завоевания политических прав (высказался за неё на бременском партайтаге в 1904 г.), сторонником пропаганды в войсках и т. д.

Перед штутгартским партайтагом Плеханов предложил в «S?chsische Arbeiterzeitung» исключить Бернштейна из партии, но предложение это не встретило поддержки.

Из других работ выдаются:

• «Очерки из история и теории социализма» (СПб., 1902; перевод неполон);
• «Общественное движение в Англии XVII в.» (СПб., 1899);
• «Zur Frage: Socialliberalismus oder Kollectivismus» (Б., 1900).

Из многочисленных произведений социал-демократической литературы, направленных против Бернштейна, наибольшее значение имеет работа Карла Каутского «Бернштейн и социал-демократическая программа» (1899).