На чужбине, в период эмиграции из бонапартистской республики, во время расцвета своих творческих сил создал величайшее позднеромантическое полотно Виктор Гюго - «Отверженные». Этим самым писатель подвел итог существенной части своего авторского пути. Данное произведение и в современном мире является самым известным его творением.

Замысел

Еще в молодости у писателя появился замысел романа, описывавшего жизнь низшего сословия, несправедливости и предубеждений общества. Гюго попросил одного из своих друзей собрать сведения о быте и жизни каторжников. Скорее всего, интерес к осужденным был пробужден из-за истории о ставшем полковником беглом каторжнике, которого позднее арестовали в столице Франции.

Городской префект поведал Гюго о родственнике епископе, приветившем в своем доме освобождённого каторжника. Переродившись под влиянием духовного лица, тот, в свою очередь стал военным санитаром, который впоследствии погиб под Ватерлоо. В двадцать третьей главе романа «Отверженные» Виктор Гюго поместил повествование о каторжнике, с первых дней на свободе сталкивающемся с жестокостью, предубеждением и враждебностью окружающих. Во многом этот рассказ напоминал историю главного героя произведения. И вот, когда автор уже представил себе очертания романа и написал к нему предисловие, он отвлекся на театр. Но все равно замысел книги не покидал Гюго и продолжал зреть в его голове, обогащаясь новыми впечатлениями и большим интересом к социальным вопросам и проблемам. В некоторых произведениях того времени можно обнаружить очертания будущего романа «Отверженные».

История написания истрического романа

Писатель настолько увлечён работой, что даже пытается «удлинить» свой рабочий день за счет перенесённого на вечер обеда. Но такая упорная работа была прервана сначала событиями революции, а затем и переворотом. В результате написание книги «Отверженные» Виктор Гюго заканчивает уже на чужбине, в столице Бельгии.

Редакции произведения

В сравнении с окончательным текстом первая редакция содержала намного меньше авторских отступлений и эпизодов. Она состояла из четырёх частей.

Через пятнадцать лет после начала работы над книгой, окончательно названной Гюго «Отверженные», он решил переработать роман и дать полную свободу своей лирической прозе. За счёт таких авторских отступлений произведение увеличилось в объёмах. Также здесь присутствуют ответвления от основной линии сюжета.

Будучи в Брюсселе, писатель за две недели в романе создал главы, которые описывали тайное республиканское общество с созданным идеальным образом жреца революции, а также сражения под Ватерлоо.

Об окончательной редакции книги можно сказать, что демократические взгляды автора к тому времени значительно углубились.

Идея романа и истинность принципов

Роман Виктора Гюго «Отверженные» является историческим, так как именно такая масштабность, по мнению автора, необходима для постановки вопросов существования человека.

Основной идеей замысла является моральный прогресс как основной компонент общественных преобразований. Этим и проникнуто всё зрелое творчество писателя.

Мы наблюдаем, как главный герой Виктора Гюго («Отверженные») нравственно совершенствуется. Именно поэтому автор назвал своё произведение «эпосом души».

Социальные проблемы и романтическая идея борьбы добра со злом переходят в этическую плоскость. По мнению писателя, в жизни имеется две справедливости: одна - высшая гуманность, основанная на законах христианской религии (епископ), а другая определяется законами юриспруденции (инспектор).

Но, несмотря на это, роман, который написал Виктор Гюго («Отверженные»), сколько томов бы в нем ни было (произведение состоит из трёх томов), овеян ореолом романтической борьбой добра со злом, милосердием и животворной любовью. Именно это и является стержнем всего романа.

Роман «Отверженные». Историческое значение

Историческое значение этого произведения в том, что здесь писатель берёт под защиту гонимый и угнетённый народ и отверженного, страдающего человека, а также обличает лицемерие, жестокость, ложь и бездушие буржуазного мира.

Именно поэтому невозможно остаться равнодушным, читая одно из лучших произведений, которое написал Виктор Гюго, - «Отверженные». Отзывы о нём были оставлены и великими русскими классиками. В частности, Толстой, являющийся великим отечественным гуманистом, назвал эту книгу лучшим французским романом. А Достоевский перечитывал произведение, воспользовавшись двухдневным арестом за нарушение условий цензуры.

Образы героев книги являются неотъемлемыми частями мирового культурного наследия. Интерес к ним не утихает до сих пор. Невозможно остаться равнодушным к проблемам, которые поднял в своей книге Виктор Мари Гюго. «Отверженные» и сейчас переживают всё новые и новые публикации и экранизации, последняя из которых была выпущена около трёх лет назад. В фильме-мюзикле приняли участие известные актёры Голливуда.

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Глава 7
Козетта в темноте бок о бок с незнакомцем

Козетта, как мы уже сказали, не испугалась. Человек заговорил с ней. Голос его был тих и серьезен.

– Дитя мое, твоя ноша слишком тяжела для тебя.

Козетта подняла голову и ответила:

– Да, сударь.

– Дай мне, – сказал он, – я понесу.

Козетта выпустила дужку ведра. Человек пошел рядом с ней.

– Это действительно очень тяжело, – пробормотал он сквозь зубы. Потом спросил: – Сколько тебе лет, малютка?

– Восемь лет, сударь.

– И ты идешь издалека?

– От ручья, который в лесу.

– А далеко тебе еще идти?

– Добрых четверть часа.

Путник помолчал немного, потом вдруг спросил:

– Значит, у тебя нет матери?

– Я не знаю, – ответила девочка. И прежде чем он успел вновь заговорить, она добавила: – Думаю, что нет. У других есть. А у меня нет. – И помолчав, продолжала: – Наверно, никогда и не было.

Человек остановился. Он поставил ведро на землю, наклонился и положил обе руки на плечи ребенка, стараясь в темноте разглядеть лицо.

Худенькое и жалкое личико Козетты смутно проступало в белесовато-сером свете неба.

– Как тебя зовут?

– Козетта.

Прохожий вздрогнул, словно от электрического тока. Он снова взглянул на нее, затем снял свои руки с плеч Козетты, схватил ведро и зашагал вперед.

Спустя мгновение он спросил:

– Где ты живешь, малютка?

– В Монфермейле, – может, вы знаете, где это?

– Мы идем туда?

– Да, сударь.

Немного погодя он снова спросил:

– Кто же это послал тебя в такой поздний час за водой в лес?

– Госпожа Тенардье.

– А чем эта твоя госпожа Тенардье занимается?

– Она моя хозяйка, – ответил ребенок. – Она содержит постоялый двор.

– Постоялый двор? – переспросил путник. – Хорошо, там я и переночую сегодня. Проводи-ка меня.

– А мы туда идем, – ответила девочка.

Человек шел довольно быстро. Козетта легко поспевала за ним. Она больше не чувствовала усталости. Время от времени она посматривала на него с каким-то спокойствием, с каким-то невыразимым доверием. Ее никто никогда не учил молиться богу. Однако она испытывала нечто похожее на чувство радости и надежды, обращенное к небесам.

Прошло несколько минут. Незнакомец заговорил снова:

– Разве у госпожи Тенардье нет служанки?

– Нет, сударь.

– Разве ты у нее одна?

– Да, сударь.

Вновь наступило молчание. Потом Козетта сказала:

– Правда, у нее есть еще две маленькие девочки.

– Какие маленькие девочки?

– Понина и Зельма.

Так упрощала Козетта романтические имена, столь любезные сердцу трактирщицы.

– Кто же это Понина и Зельма?

– Это барышни госпожи Тенардье. Ну, просто ее дочери.

– А что же они делают?

– О! – воскликнул ребенок. – У них красивые куклы, разные блестящие вещи, у них много всяких дел. Они играют, забавляются.

– Весь день?

– Да, сударь.

– А я работаю.

– Весь день?

Девочка подняла свои большие глаза, в которых угадывались слезы, скрытые ночным мраком, и кротко ответила:

– Да, сударь. – С минуту помолчав, Козетта добавила: – Иногда, когда я кончу работу и когда мне позволят, я тоже могу поиграть.

– Как же ты играешь?

– Как могу. Мне не мешают. Но у меня мало игрушек. Понина и Зельма не хотят, чтобы я играла их куклами. У меня есть только оловянная сабелька, вот такой длины. – И девочка показала на мизинец.

– Ею ничего нельзя резать?

– Можно, сударь, – ответила девочка, – например, салат и головы мухам.

Они дошли до деревни; Козетта повела незнакомца по улицам. Они прошли мимо булочной, но Козетта не вспомнила о хлебе, который должна была принести. Человек перестал расспрашивать ее и хранил теперь мрачное молчание. Когда они миновали церковь, незнакомец, видя все эти разбитые под открытым небом лавчонки, спросил:

– Тут что же, ярмарка?

– Нет, сударь, это Рождество.

Когда они подходили уже к постоялому двору, Козетта робко дотронулась до его руки:

– Сударь.

– Да, дитя мое?

– Вот мы уже совсем близко от дома.

– И что же?

– Можно мне теперь у вас взять ведро?

– Если хозяйка увидит, что мне помогли его донести, она меня прибьет.

Человек отдал ей ведро. Минуту спустя они были у дверей харчевни.

Глава 8
Как неприятно впустить в дом бедняка, который может оказаться богачом

Козетта не могла удержаться, чтобы украдкой не взглянуть на большую куклу, все еще красовавшуюся в витрине игрушечной лавки, затем она постучала в дверь. На пороге показалась трактирщица, держа в руке свечу.

– А, это ты, бродяжка! Наконец-то! Куда это ты запропастилась? По сторонам глазела, срамница!

– Сударыня, – сказала, задрожав, Козетта, – вот господин, который хотел бы переночевать у нас.

Угрюмое выражение на лице тетки Тенардье быстро сменилось любезной гримасой – это мгновенное превращение свойственно кабатчикам. Она жадно всматривалась в темноту, желая разглядеть вновь прибывшего.

– Это вы, сударь?

– Да, сударыня, – ответил человек, притронувшись рукой к шляпе.

Богатые путешественники не бывают столь вежливы. Этот жест, а также осмотр одежды и багажа путешественника, который бегло произвела хозяйка, заставили исчезнуть ее любезную гримасу, снова сменившуюся угрюмым выражением. Она сухо произнесла:

– Входите, милейший.

«Милейший» вошел. Тенардье вторично окинула его взглядом, уделив особенное внимание его изрядно потертому сюртуку и слегка помятой шляпе, потом, кивнув в его сторону головой, сморщила нос и, подмигнув, вопросительно взглянула на мужа, продолжавшего бражничать с возчиками. Супруг ответил незаметным движением указательного пальца, одновременно оттопырив губы, что в подобном случае обозначает: «голь перекатная». Тогда трактирщица воскликнула:

– Ах, любезный, мне очень жаль, но у меня нет ни одной свободной комнаты.

– Поместите меня, куда вам будет угодно – на чердак, в конюшню. Я заплачу, как за отдельную комнату, – сказал путник.

– Сорок су.

– Сорок су? Ладно.

– В добрый час.

– Сорок су! – шепнул один из возчиков кабатчице. – Но ведь комната стоит только двадцать су.

– А с него сорок, – ответила она тоже шепотом. – Дешевле я не беру с бедняков.

Тем временем человек, положив на скамью свой узелок и палку, присел к столу, на который Козетта поспешила поставить бутылку вина и стакан. Торговец, потребовавший ведро воды для своей лошади, отправился сам напоить ее. Козетта опять уселась на обычное место под кухонным столом и взялась за свое вязание.

Человек налил себе вина и, едва пригубив из стакана, с каким-то странным вниманием разглядывал ребенка.

Козетта была некрасива. Возможно, будь она счастливой, она была бы миловидной. Мы уже набросали в общих чертах этот маленький печальный образ. Козетта была худенькая, бледная девочка, на вид лет шести, хотя ей шел восьмой год. Ее большие глаза, окруженные синевой, казались почти тусклыми от постоянных слез. Уголки ее рта были опущены с тем выражением привычного страданья, которое наблюдаешь у приговоренных к смерти и у безнадежно больных. Руки ее, как предугадала мать, «потрескались от мороза». Огонь, освещавший Козетту в это мгновение, выдавал ее резко выступающие кости и подчеркивал ее ужасную худобу. Так как ее постоянно знобило, то у нее образовалась привычка тесно сжимать колени. Вся ее одежда представляла собой лохмотья, которые летом возбуждали сострадание, а зимой внушали ужас. Ее прикрывала лишь дырявая холстина; ни лоскутка шерсти. Там и сям просвечивало тело, на котором можно было разглядеть синие или черные пятна – следы прикосновения хозяйской длани. Голые тонкие ножки покраснели от холода. Глубокие впадины над ключицами были жалостны до слез. Весь облик этого ребенка, его походка, его движения, звук его голоса, прерывистая речь, его взгляд, его молчание, малейший жест – все выражало и обличало лишь одно: страх.

Козетта была вся проникнута этим страхом, он ее как бы окутывал. Страх вынуждал ее тесно прижимать к себе локти, прятать под юбку ноги, стараться занимать как можно меньше места, еле дышать; страх сделался, если можно так выразиться, привычкой ее тела, способной лишь усиливаться. В глубине ее зрачков притаился ужас.

Этот страх был так велик, что, возвратясь домой совершенно измокшей, Козетта не посмела приблизиться к очагу, чтобы обсушиться, а тихонько уселась за свою работу.

Взгляд этого восьмилетнего ребенка был всегда так печален, а порой так мрачен, что в иные мгновения казалось, что она на пути к слабоумию или к помешательству.

Никогда, мы уже упоминали об этом, не знала она, что такое молитва, никогда не переступала порога церкви. «Разве у меня есть для этого время?» – говорила ее хозяйка.

Человек в желтом рединготе не спускал глаз с Козетты.

Вдруг трактирщица воскликнула:

– Постой! А хлеб где?

Козетта, как всегда, стоило только хозяйке повысить голос, быстро вылезла из-под стола.

Она совершенно забыла об этом хлебе. Она прибегла к обычной уловке запуганных детей. Она солгала:

– Сударыня, булочная была уже заперта.

– Надо было постучаться.

– Я стучалась, сударыня.

– Ну и что же?

– Мне не отперли.

– Завтра я проверю, правду ли ты говоришь, – сказала Тенардье, – и если ты соврала, то попляшешь у меня как следует. А покамест дай-ка сюда пятнадцать су.

Козетта сунула руку в карман фартука и помертвела. Монетки в пятнадцать су там не было.

– Ну, – крикнула трактирщица, – ты оглохла, что ли?

Козетта вывернула карман. Пусто. Но куда могла деться денежка? Несчастная малютка не находила слов. Она окаменела.

– Ты, значит, потеряла деньги, потеряла целых пятнадцать су? – прохрипела Тенардье. – А может, ты вздумала их у меня украсть?

С этими словами она протянула руку к плетке, висевшей на гвозде возле очага.

Это грозное движение вернуло Козетте силы, она закричала: «Простите! Простите! Я больше не буду!»

Тенардье сняла плеть.

В это время человек в желтом рединготе, незаметно для окружающих, пошарил в жилетном кармане. Впрочем, остальные посетители пили, играли в кости и ни на что не обращали внимания.

Козетта в смертельном страхе забилась в угол за очагом, стараясь сжаться в комочек и как-нибудь спрятать свое жалкое полуобнаженное тельце. Трактирщица занесла руку.

– Виноват, сударыня, – вмешался неизвестный, – я сейчас видел, как что-то упало из кармана этой малютки и покатилось по полу. Не эти ли деньги?

Он тут же наклонился, делая вид, будто что-то ищет на полу.

– Так и есть, вот она, – сказал он, выпрямляясь.

И он протянул тетке Тенардье серебряную монетку.

– Та самая! – воскликнула тетка Тенардье.

Отнюдь не «та самая», а монета в двадцать су, но для трактирщицы это было выгодно. Она положила деньги в карман и удовольствовалась тем, что, злобно взглянув на ребенка, сказала: «Чтоб это было в последний раз!»

Козетта опять забралась в свою «нору», как называла это место тетка Тенардье, и ее большие глаза, устремленные на незнакомца, мало-помалу приобретали совершенно несвойственное им выражение. Пока это было лишь наивное удивление, но к нему примешивалась уже какая-то безотчетная доверчивость.

– Ну как, вы будете ужинать? – спросила трактирщица у приезжего.

Он ничего не ответил. Казалось, он глубоко задумался.

– Кто он, этот человек? – процедила она сквозь зубы. – Уверена, что за ужин ему заплатить нечем. Хоть бы за ночлег расплатился. Все-таки мне повезло, что ему не пришло в голову украсть деньги, валявшиеся на полу.

Тут открылась дверь, и вошли Эпонина и Азельма.

Это были две прехорошенькие девочки, скорее горожаночки, чем крестьяночки, очень миленькие, одна – с блестящими каштановыми косичками вокруг головы, другая – с длинными черными косами, спускавшимися по спине. Оживленные, чистенькие, полненькие, свежие и здоровые, они радовали глаз. Девочки были тепло одеты, но благодаря материнскому искусству плотность материи нисколько не умаляла кокетливости их туалета. Одежда приноровлена была к зиме, не теряя вместе с тем изящества весеннего наряда. Эти две малютки излучали свет. Сверх того они были здесь повелительницами. В их одежде, в их веселости, в том шуме, который они производили, чувствовалось сознание своей верховной власти. Когда они вошли, трактирщица сказала ворчливым, но полным обожания голосом: «А, вот, наконец, и вы пожаловали!»

Притянув поочередно каждую к себе на колени, она пригладила им волосы, поправила ленты и, потрепав с материнской нежностью, отпустила, воскликнув: «Нечего сказать, хороши!»

Девочки уселись в углу, возле очага. В руках они держали куклу, которую тормошили на все лады, укладывая ее то у одной, то у другой на коленях, и весело щебетали. От времени до времени Козетта поднимала глаза от вязанья и печально глядела на них.

Эпонина и Азельма не замечали Козетту. Она была для них чем-то вроде собачонки. Этим трем девочкам всем вместе не было и двадцати четырех лет, а они уже олицетворяли собой человеческое общество: с одной стороны – зависть, с другой – пренебрежение.

Кукла сестер Тенардье была совсем полинявшая, совсем старая и вся поломанная, но тем не менее она казалась Козетте восхитительной: ведь у нее за всю жизнь не было куклы, настоящей куклы, – употребляя выражение, понятное для всех детей.

Вдруг тетка Тенардье, продолжавшая ходить взад и вперед по комнате, заметила, что Козетта отвлекается и, вместо того чтобы работать, глядит на играющих детей.

– А вот я тебя и поймала! – закричала она. – Так-то ты работаешь? Погоди, вот возьму плетку, она-то уж заставит тебя поработать!

Незнакомец, не вставая со стула, повернулся к трактирщице.

– Сударыня, – промолвил он, улыбаясь почти робко, – чего уж там, пусть ее поиграет!

Со стороны любого посетителя, съевшего кусок жаркого, выпившего за ужином две бутылки вина и не производящего впечатления оборванца, подобное желание равносильно было бы приказу. Но чтобы человек, обладающий такой шляпой, позволил себе высказать какое бы то ни было пожелание, чтобы человек, у которого был подобный редингот, смел бы выражать свою волю, – этого трактирщица допустить не могла. Она резко возразила:

– Девчонка должна работать, раз она ест мой хлеб. Я кормлю ее не для того, чтобы она бездельничала.

– А что же это она делает? – спросил незнакомец мягким голосом, странно противоречившим его нищенской одежде и широким плечам носильщика.

Трактирщица снизошла до ответа:

– Чулки вяжет, если вам угодно знать. Чулочки для моих дочурок. Прежние, можно сказать, все износились, и дети скоро останутся совсем босыми.

Человек взглянул на жалкие, красные ножки Козетты и продолжал:

– А когда же она окончит эту пару?

– Она будет над ней корпеть по крайней мере дня три, а то и четыре, этакая лентяйка!

– И сколько могут стоить эти чулки, когда они будут готовы?

Трактирщица окинула его презрительным взглядом.

– Не меньше тридцати су.

– А уступили бы вы их за пять франков? – снова спросил человек.

– Черт возьми! – грубо засмеявшись, вскричал один возчик, слышавший этот разговор. – Пять франков? Тьфу ты пропасть! Я думаю! Целых пять монет!

Тут Тенардье решил, что пора вмешаться в разговор.

– Хорошо, сударь, ежели такова ваша прихоть, то вам отдадут эту пару чулок за пять франков. Мы не умеем ни в чем отказывать путешественникам.

– Но денежки на стол! – резко и решительно заявила его супруга.

Возчик был так потрясен видом пятифранковой монеты, что бросил пить вино и подбежал взглянуть на нее.

– И вправду, гляди-ка! – воскликнул он. – Настоящий пятифранковик! Не фальшивый!

Тенардье подошел и молча положил деньги в жилетный карман.

Супруге возразить было нечего. Она кусала себе губы, лицо ее исказилось злобой.

Козетта вся дрожала. Она отважилась, однако, спросить:

– Сударыня, это правда? Я могу поиграть?

– Спасибо, сударыня, – ответила Козетта.

И в то время как ее уста благодарили хозяйку, вся ее маленькая душа возносила благодарность приезжему.

Тенардье снова уселся пить. Жена прошептала ему на ухо:

– Кем он может быть, этот желтый человек?

– Мне приходилось встречать миллионеров, – величественно ответил Тенардье, – которые носили такие же рединготы.

Козетта перестала вязать, но не покинула своего места. Она всегда старалась двигаться как можно меньше. Она вытащила из коробки, стоявшей позади нее, какие-то старые лоскутики и свою оловянную сабельку.

Эпонина и Азельма не обращали никакого внимания на происходящее вокруг. Они только что успешно завершили очень ответственное дело – завладели кошкой. Бросив на пол куклу, Эпонина, которая была постарше, пеленала котенка в голубые и красные лоскутья, невзирая на его мяуканье и судорожные движения. Поглощенная этой серьезной и трудной работой, она болтала с сестрой на том нежном, очаровательном детском языке, обаяние которого, как и великолепие крыльев бабочки, исчезает, лишь только хочешь его запечатлеть.

– Знаешь, сестричка, эта вот кукла смешнее той. Смотри, она шевелится, пищит, она тепленькая. Знаешь, сестричка, давай с ней играть. Она будет моей дочкой. Я буду дама. Я приду к тебе в гости, а ты на нее посмотришь. Потом ты понемножку увидишь ее усики и удивишься. А потом ты увидишь ее ушки, а потом ты увидишь ее хвостик, и ты очень удивишься. И ты мне скажешь: «О боже мой!» А я тебе скажу: «Да, сударыня, это у меня такая маленькая дочка. Теперь все маленькие дочки такие».

Азельма с восхищением слушала Эпонину.

Между тем пьяницы затянули непристойную песню и так громко хохотали при этом, что дрожали стены. А Тенардье подзадоривал их и вторил им.

Как птицы из всего строят гнезда, так дети из всего мастерят себе куклу. Пока Азельма и Эпонина пеленали котенка, Козетта пеленала свою саблю. Потом она взяла ее на руки и, тихо напевая, стала ее убаюкивать.

Кукла – одна из самых настоятельных потребностей и вместе с тем воплощение одного из самых очаровательных женских инстинктов в девочке. Лелеять, наряжать, украшать, одевать, раздевать, переодевать, учить, слегка журить, баюкать, ласкать, укачивать, воображать, что нечто – есть некто, – в этом все будущее женщины. Мечтая и болтая, заготовляя игрушечное приданое и маленькие пеленки, нашивая платьица, лифчики и крошечные кофточки, дитя превращается в девочку, девочка – в девушку, девушка – в женщину. Первый ребенок – последняя кукла.

Маленькая девочка без куклы почти так же несчастна и точно так же немыслима, как женщина без детей.

Козетта сделала себе куклу из сабли.

Тем временем тетка Тенардье подошла к «желтому человеку». «Мой муж прав, – решила она, – может быть, это сам господин Лафит. Бывают ведь на свете богатые самодуры!»

Она облокотилась на стол.

– Сударь… – сказала она.

При слове «сударь» мужчина обернулся. Трактирщица до сих пор называла его или «милейший», или «любезный».

– Видите ли, сударь, – продолжала она со своей слащавой вежливостью, которая была еще неприятней, чем ее грубость, – мне очень хочется, чтобы этот ребенок играл, я не возражаю, если вы так великодушны, но это хорошо один раз. Видите ли, ведь у нее никого нет. Она должна работать.

– Значит, это не ваш ребенок? – спросил человек.

– Бог с вами, сударь! Это нищенка, которую мы приютили из милости. Она вроде как дурочка. У нее, должно быть, водянка в голове. Видите, какая у нее большая голова. Мы делаем для нее все, что можем, но мы сами небогаты. Вот уже шесть месяцев, как мы напрасно пишем к ней на родину, нам не отвечают ни слова. Ее мать, надо думать, умерла.

– Вот как? – ответил человек и снова задумался.

В продолжение всей этой беседы Козетта, словно ей подсказал инстинкт, что речь шла о ней, не сводила глаз со своей хозяйки. Но слушала она рассеянно, до нее долетали лишь обрывки фраз.

Между тем гуляки, почти все захмелевшие, с удвоенным азартом повторяли свой гнусный припев. То была крайняя непристойность, куда приплели Пресвятую Деву и младенца Иисуса. Трактирщица направилась к ним, чтобы принять участие в общем веселье. Козетта, сидя под столом, глядела на огонь, отражавшийся в ее неподвижных глазах; она опять принялась укачивать то подобие младенца в пеленках, которое соорудила себе, и, укачивая, тихо напевала: «Моя мать умерла!.. Моя мать умерла!.. Моя мать умерла!»

После новых настояний хозяйки желтый человек, «миллионер», согласился наконец поужинать.

– Что прикажете подать, сударь?

– Хлеба и сыру, – ответил он.

«Наверно, нищий», – решила тетка Тенардье.

Пьяницы продолжали петь свою песню, а ребенок под столом продолжал петь свою.

Вдруг Козегта умолкла: обернувшись, она заметила куклу маленьких Тенардье, которую девочки позабыли, занявшись кошкой, и бросили в нескольких шагах от кухонного стола.

Тогда она выпустила из рук запеленутую саблю, лишь наполовину удовлетворявшую ее сердце, затем медленно обвела глазами комнату. Тетка Тенардье шепталась с мужем и пересчитывала деньги; Эпонина и Азельма играли с кошкой; посетители кто ужинал, кто пил вино, кто пел, – на нее никто не обращал внимания. Каждая минута была дорога. Она на четвереньках выбралась из-под стола, еще раз удостоверилась в том, что за ней не следят, затем быстро подползла к кукле и схватила ее. Мгновение спустя она снова была на своем месте и сидела неподвижно, но повернувшись таким образом, чтобы кукла, которую она держала в объятиях, оставалась в тени. Счастье поиграть куклой было столь редким для нее, что таило в себе все неистовство наслаждения.

Никто ничего не заметил, кроме проезжего, медленно поглощавшего свой скудный ужин.

Это блаженство длилось с четверть часа.

Но как осторожна ни была при этом Козетта, она не заметила, что одна нога куклы выходит из тени и ярко освещена огнем очага. Эта розовая и блестящая нога, выступавшая из темноты, вдруг поразила взгляд Азельмы, которая сказала Эпонине: «Погляди-ка, сестрица!»

Обе девочки остолбенели. Козетта осмелилась взять куклу!

Эпонина встала и, не выпуская кошки, подошла к матери и стала дергать ее за юбку.

– Да оставь ты меня в покое. Ну, что тебе надо? – спросила мать.

– Мама, – ответила девочка, – да посмотри же!

И указала пальцем на Козетту.

А Козетта, вся охваченная восторгом, ничего не видела и ничего не слышала.

Лицо кабатчицы приняло то особенное выражение, которое вызывается сильнейшей яростью по поводу мелочей жизни и которое заслужило подобного рода женщинам прозвище «мегеры».

На этот раз уязвленная гордость еще сильнее разожгла ее гнев. Козетта преступила все границы, Козетта совершила покушение на куклу «барышень»! Русская царица, которая увидела бы, что мужик примеряет синюю орденскую ленту ее августейшего сына, была бы разгневана не больше.

– Козетта!

Козетта так вздрогнула, словно под ней заколебалась земля. Она обернулась.

– Козетта! – повторила кабатчица.

Козетта взяла куклу и с каким-то благоговением, смешанным с отчаянием, осторожно положила ее на пол. Потом, не сводя с куклы глаз, она сжала ручки, и – страшно было видеть этот жест у восьмилетнего ребенка – она заломила их. Наконец пришло то, к чему ни одно переживание дня не могло вынудить ее, – ни ее путешествие в лес, ни тяжесть полного ведра, ни потеря денег, ни вид плетки, ни даже мрачные, услышанные ею слова хозяйки, – пришли слезы. Она захлебывалась от рыданий.

Приезжий встал из-за стола.

– Что случилось? – спросил он.

– Да разве вы не видите? – воскликнула кабатчица, указывая пальцем на вещественное доказательство преступления, лежавшее у ног Козетты.

– Ну, и что же? – снова спросил человек.

– Эта сквернавка осмелилась дотронуться до куклы моих детей! – ответила Тенардье.

– И только-то? – сказал человек. – Что ж тут такого, если она и поиграла этой куклой?

– Но она трогала ее своими грязными руками! Своими отвратительными руками! – продолжала кабатчица.

При этих словах рыдания Козетты усилились.

– Ты замолчишь или нет! – крикнула тетка Тенардье.

Незнакомец направился прямо к выходной двери, открыл ее и вышел.

Лишь только он скрылся, кабатчица воспользовалась его отсутствием и так ткнула под столом ногой Козетту, что девочка громко вскрикнула.

Дверь отворилась, человек появился вновь. Он нес в руках ту самую чудесную куклу, о которой мы уже говорили и на которую все деревенские ребятишки любовались весь день. Он поставил ее перед Козеттой и сказал:

– Возьми, это тебе.

По всей вероятности, в продолжение того часа, который он пробыл здесь, погруженный в задумчивость, он успел смутно разглядеть эту игрушечную лавку, так ярко освещенную плошками и свечами, что сквозь окна харчевни это обилие огней казалось иллюминацией.

Козетта подняла глаза. Человек, приближавшийся к ней с этой куклой, казался ей надвигавшимся на нее солнцем, ее сознания коснулись неслыханные слова: «Это тебе», – она поглядела на него, поглядела на куклу, потом медленно отступила и забилась под стол в самый дальний угол, к стене.

Она больше не плакала, не кричала, – казалось, она не осмеливалась даже дышать.

Кабатчица, Эпонина и Азельма стояли истуканами. Пьяницы и те умолкли. В харчевне воцарилась торжественная тишина.

Тетка Тенардье, окаменевшая и онемевшая от изумления, снова принялась строить догадки: «Кто же он, этот старик? То ли бедняк, то ли миллионер? А может быть, и то и другое – то есть вор?»

На физиономии супруга Тенардье появилась та выразительная складка, которая так подчеркивает характер человека всякий раз, когда господствующий инстинкт проявляется в нем во всей своей животной силе. Кабатчик поочередно смотрел то на куклу, то на путешественника; казалось, он прощупывал этого человека, как ощупывал бы мешок с деньгами. Но это продолжалось одно мгновенье. Подойдя к жене, он шепнул: «Кукла стоит по меньшей мере тридцать франков. Не дури! Распластывайся перед этим человеком!»

Грубые натуры имеют общую черту с натурами наивными: у них нет постепенных переходов от одного чувства к другому.

– Ну что же, Козетта, – сказала Тенардье кисло-сладким голосом, свойственным злой бабе, когда она хочет казаться ласковой, – почему же ты не берешь свою куклу?

Тогда Козетта осмелилась выползти из своего угла.

– Козетточка, – ласково подхватил Тенардье, – господин дарит тебе куклу. Бери ее. Она твоя.

Козетта глядела на волшебную куклу с чувством какого-то ужаса. Ее лицо было еще залито слезами, но глаза, словно небо на утренней заре, постепенно светлели, излучая необычайное сияние счастья. Если бы ей вдруг сказали: «Малютка, ты королева Франции», она испытала бы почти такое же чувство, как в это мгновение.

Ей казалось, что, лишь только она дотронется до куклы, раздастся удар грома.

До некоторой степени это было верно, так как она не сомневалась, что хозяйка прибьет ее и выругает.

Однако сила притяжения победила. Козетта наконец приблизилась к кукле и, повернувшись к кабатчице, застенчиво прошептала:

– Можно, сударыня?

Нет слов передать этот тон, одновременно отчаянный, испуганный и восхищенный.

– Понятно, можно! – ответила кабатчица. – Она твоя. Ведь господин дарит ее тебе.

– Правда, сударь? – переспросила Козетта. – Разве это правда? Она моя, эта дама?

У проезжего глаза были полны слез. Он, видимо, находился на той грани волнения, когда молчат, чтобы не разрыдаться. Он кивнул Козетте головой и вложил руку «дамы» в ее ручонку.

Козетта быстро отдернула свою руку, словно рука «дамы» жгла ее, и потупилась. Мы вынуждены отметить, что в эту минуту язык у нее высовывался самым неумеренным образом. Внезапно она обернулась и порывистым движением схватила куклу.

– Я буду звать ее Катериной, – сказала она.

Странно было видеть, как лохмотья Козетты коснулись и перемешались с лентами и ярко-розовым муслиновым платьицем куклы.

– Сударыня, – спросила она, – а можно мне посадить ее на стул?

– Да, дитя мое, – ответила кабатчица.

Теперь пришел черед Азельмы и Эпонины с завистью глядеть на Козетту.

Козетта посадила Катерину на стул, а сама села перед нею на пол и, неподвижная, безмолвная, погрузилась в созерцание.

– Играй же, Козетта, – сказал проезжий.

– О, я играю! – ответил ребенок.

Этот проезжий, этот неизвестный, которого, казалось, само провидение ниспослало Козетте, был в эту минуту тем, кого кабатчица ненавидела больше всего на свете. Однако надо было сдерживаться. Как ни привыкла она скрывать свои чувства, стараясь подражать всем поступкам мужа, но сейчас это было свыше ее сил. Поспешно отправила она дочерей спать и спросила у желтого человека «позволения» отправить и Козетту. «Она сегодня здорово уморилась», – с материнской заботливостью добавила кабатчица. Козетта отправилась спать, унося в объятиях Катерину.

Время от времени тетка Тенардье удалялась в противоположный угол залы, где сидел ее муж, чтобы, по собственному ее выражению, «отвести душу». Она обменивалась с ним несколькими словами, тем более яростными, что не решалась произносить их громко.

– Старая бестия! Какая муха его укусила? Только растревожил нас! Он, видите ли, хочет, чтобы эта маленькая уродина играла! Хочет подарить ей куклу! Куклу в сорок франков этой паршивой собачонке, которую, всю как есть, я отдала бы за сорок су! Еще немного, и он начнет величать ее «ваше величество», словно герцогиню Беррийскую! Да в здравом ли он уме? Рехнулся он, что ли, этот непонятный старикашка?

– Ничего не рехнулся! Все это очень просто, – возразил Тенардье. – А если ему так нравится? Тебе вот нравится, когда девчонка работает, а ему нравится, когда она играет. Он имеет на это право. Путешественник, если платит, может делать все, что хочет. Если этот старичина – филантроп, тебе-то что? Если он дурак, тебя это не касается. Чего ты суешься, раз у него есть деньги?

Это была речь главы дома и доводы трактирщика; ни тот ни другой не терпели возражений.

Неизвестный облокотился на стол и вновь задумался. Все прочие посетители, торговцы и возчики, отошли подальше и перестали петь. Они взирали на него издали с каким-то почтительным страхом. Этот бедно одетый чудак, вынимавший столь непринужденно из кармана пятифранковики и щедро даривший огромные куклы маленьким замарашкам в сабо, был, несомненно, удивительный, но и опасный человек.

Протекло несколько часов. Полуночная служба отошла, ужин рождественского сочельника закончился, бражники разошлись, кабак закрылся, нижняя зала опустела, огонь потух, а незнакомец продолжал сидеть все на том же месте, в той же позе. Порой он менял только руку, на которую опирался. Вот и все. Но с тех пор как ушла Козетта, он не произнес ни слова.

Козетта Виктор Гюго

(Пока оценок нет)

Название: Козетта

О книге «Козетта» Виктор Гюго

«Козетта» Гюго – реалистичная сказка, в основу которой положена реальная история маленькой девочки Мари-Жаннет из французской деревеньки Кольпо. Она сильно впечатлила автора и дала толчок к написанию романа с эмоциональным названием «Отверженные». Козетта – это символ детей Франции, которые безжалостно эксплуатировались взрослыми. Гюго настолько был поражен судьбой малышки, что сам отправился в департамент Морбиан, чтобы достоверно описать произошедшие события.

Свой сюжет Виктор Гюго в книге «Козетта» максимально приближает к реальным событиям того времени. Свое начало действий он ведет с маленького городка Монтрей-сюр-Мер, где рождается внебрачный ребенок Феликса Толомьеса — молодого человека из богатой семьи, и Фантины – обычной простолюдинки. Поскольку Феликс абсолютно не планировал серьезных отношений, то и факт появления на свет дочери ничуть его не волновал. Молодая женщина остается сам на сам со своей новорожденной дочуркой в очень непростой ситуации. Измученная нищетой, тяжелым физическим трудом, изможденная и уставшая молодая мать стремится хоть как-то обеспечить свою малышку. Хоть и получается у нее это с большим трудом, она не перестает мечтать о счастливом и благополучном будущем своей доченьки. Однажды, скитаясь по улицам другого города, она увидела двух очаровательных маленьких девочек. Они были здоровенькие, сытые и красиво одеты. Катались на качелях, были радостны и веселы. Фантина решила, что и ее дочь достойна такой жизни. Узнав, что это дети трактирщиков Тенардье, она приходит в их дом и просит взять ее дочь к ним в семью. После долгих уговоров и клятвенных обещаний, что она будет давать деньги на содержание малышки, чета Тенардье соглашается. Молодая женщина, пересиливая свои материнские чувства, оставляет своего ребенка чужим людям ради его же блага. Она искренне верит, что эта семья будет заботиться о малышке, как о своих собственных детях. Но если бы она только знала, что ждет ее любимую Козетту в этой ужасной и алчной семье.

Читая роман «Козетта» Виктор Гюго, Вы узнаете о событиях, происходивших когда-то в далекой Франции. Детский труд был нормой для того времени. Но что за ним стояло и сколько пришлось пережить таким детям, как Козетта? Да и сколько было таких детей? Повезло ли им остаться в живых и вырваться из рабского плена? Это книга о поломанных и искореженных судьбах, о материнской и детской трагедии. О взрослых, которые также были родителями, но не щадили чужих детей. На примере одной девочки, автор вскрывает болезненный нарыв, нравов французского общества того жуткого времени.

На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу «Козетта» Виктор Гюго в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

Цитаты из книги «Козетта» Виктор Гюго

Вам сегодня придется выслушать две проповеди! - сказал он. - Утром вам говорил кюре, вечером то же самое хочет сделать дедушка. Слушайте: я хочу дать вам один совет. Обожайте друг друга. Я не стану распространяться, я иду прямо к цели и говорю вам: будьте счастливы! Голуби мудрее всех мудрецов. Философы говорят: «Обуздывайте вашу радость», а я вам говорю: дайте полную волю вашему счастью. Любите как безумные. Беситесь. Философы просто мелют вздор. Я с удовольствием воткнул бы им обратно в глотку всю их философию. Разве может быть слишком много благоухания, слишком много распустившихся розовых бутонов, поющих соловьев, зеленых листьев, слишком много утренней зари в жизни? Разве возможно более, чем нужно, нравиться друг другу? Разве можно чересчур любить друг друга? Да, Мариус, да, Козетта, вы хорошо делаете: смело живите друг для друга, любите друг друга и заставьте нас лопнуть от бешенства, что мы не можем подражать вам. Обожайте друг друга! Подберите с земли все соломинки счастья, какие только есть, и свейте из них гнездо на всю жизнь. Пусть Козетта будет солнцем для Мариуса, а Мариус для Козетты - вселенной.

Глава седьмая. КОЗЕТТА В ТЕМНОТЕ, БОК О БОК С НЕЗНАКОМЦЕМ

Козетта, как мы уже сказали, не испугалась.

– Дитя мое! Твоя ноша слишком тяжела для тебя.

Козетта подняла голову и ответила:

– Да, сударь.

– Дай, я понесу, – сказал он.

Козетта выпустила дужку ведра. Человек пошел рядом с ней.

– Это действительно очень тяжело, – пробормотал он и спросил: – Сколько тебе лет, малютка?

– Восемь лет, сударь.

– И ты идешь издалека?

– От ручья, который в лесу.

– А далеко тебе еще идти?

– Добрых четверть часа.

Путник помолчал немного, потом вдруг спросил:

– Значит, у тебя нет матери?

– Я не знаю, – ответила девочка и, прежде чем он успел снова заговорить, добавила: – Думаю, что нет. У других есть. А у меня нет. Наверно, никогда и не было, – помолчав, сказала она.

Человек остановился. Он поставил ведро на землю, наклонился и положил обе руки на плечи девочки, стараясь в темноте разглядеть ее лицо.

Худенькое, жалкое личико Козетты смутно проступало в белесовато-сером свете.

– Как тебя зовут?

– Козетта.

Прохожий вздрогнул, словно от электрического тока. Он снова взглянул на нее, затем снял руки с плеч Козетты, схватил ведро и зашагал.

Спустя мгновение он опросил:

– Где ты живешь, малютка?

– В Монфермейле, – может, вы знаете, где это?

– Мы идем туда?

– Да, сударь.

Немного погодя он снова спросил:

– Кто же это послал тебя в такой поздний час за водой в лес?

– Госпожа Тенардье.

– А чем эта твоя госпожа Тенардье занимается? – спросил незнакомец; он старался говорить равнодушным тоном, но голос у него как-то странно дрожал.

– Она моя хозяйка, – ответила девочка. – Она содержит постоялый двор.

– Постоялый двор? – переспросил путник. – Хорошо, там я и переночую сегодня. Проводи-ка меня.

– А ведь мы туда идем, – ответила девочка.

Человек шел довольно быстро. Козетта легко поспевала за ним. Она больше не чувствовала усталости. Время от времени она посматривала на него с каким-то удивительным спокойствием, с каким-то невыразимым доверием. Ее никто никогда не учил молиться богу. Однако она испытывала нечто похожее на радость и надежду, устремленную к небесам.

Прошло несколько минут. Незнакомец заговорил снова:

– Разве у госпожи Тенардье нет служанки?

– Нет, сударь.

– Разве ты у нее одна?

– Да, сударь.

Снова наступило молчание. Потом Козетта сказала:

– Правда, у нее есть еще две маленькие девочки.

– Какие маленькие девочки?

– Понина и Зельма.

Так упрощала Козетта романтические имена, столь любезные сердцу трактирщицы.

– Кто же они, эти Понина и Зельма?

– Это барышни госпожи Тенардье. Ну, просто ее дочери.

– А что же они делают?

– О! – воскликнула Козетта. – У них красивые куклы, разные блестящие вещи, у них много всяких дел. Они играют, забавляются.

– Целый день?

– Да, сударь.

– А я работаю.

– Целый день?

Девочка подняла свои большие глаза, в которых угадывались слезы, скрытые ночным мраком, и кротко ответила:

– Иногда, когда я кончу работу и когда мне позволят, я тоже могу поиграть.

– Как же ты играешь?

– Как могу. Мне не мешают. Но у меня мало игрушек. Понина и Зельма не хотят, чтобы я играла в их куклы. У меня есть только оловянная сабелька, вот такая.

Девочка показала мизинчик.

– Ею ничего нельзя резать?

– Можно, сударь, – ответила девочка, – например, салат и головы мухам.

Они дошли до села; Козетта повела незнакомца по улицам. Они прошли мимо булочной, но Козетта не вспомнила о хлебе, который должна была принести. Человек перестал расспрашивать ее – теперь он хранил мрачное молчание. Когда они миновали церковь, незнакомец, видя все эти разбитые под открытым небом лавчонки, спросил:

– Тут что же, ярмарка?

– Нет, сударь, это Рождество.

Когда они подходили к постоялому двору, Козетта робко дотронулась до его руки.

– Сударь!

– Да, дитя мое?

– Вот мы уже совсем близко от дома.

– И что же?

– Можно мне теперь взять у вас ведро?

– Если хозяйка увидит, что мне помогли его донести, она меня прибьет.

Человек отдал ей ведро. Минуту спустя они были у дверей харчевни.

Рисунок Э. Байяра

В 1815 г. епископом города Диня был Шарль-Франсуа Мириэль, прозванный за добрые дела Желанным - Бьенвеню. Этот необычный человек в молодости имел множество любовных похождений и вёл светскую жизнь - однако Революция все переломила. Г-н Мириэль уехал в Италию, откуда вернулся уже священником. По капризу Наполеона старый приходской священник занимает архиерейский престол. Свою пастырскую деятельность он начинает с того, что уступает прекрасное здание епископского дворца местной больнице, а сам же переселяется в тесный маленький дом. Своё немалое жалованье он целиком раздаёт бедным. В двери епископа стучатся и богатые, и бедные: одни приходят за милостыней, другие приносят её. Этот святой человек пользуется всеобщим уважением - ему даровано исцелять и прощать.

В первых числах октября 1815 г. в Динь входит запылённый путник - коренастый плотный мужчина в расцвете сил. Его нищенская одежда и угрюмое обветренное лицо производят отталкивающее впечатление. Прежде всего он заходит в мэрию, а затем пытается устроиться где-нибудь на ночлег. Но его гонят отовсюду, хотя он готов платить полновесной монетой. Этого человека зовут Жан Вальжан. Он пробыл на каторге девятнадцать лет - за то, что однажды украл каравай хлеба для семерых голодных детей своей овдовевшей сестры. Озлобившись, он превратился в дикого затравленного зверя - с его «жёлтым» паспортом для него нет места в этом мире. Наконец какая-то женщина, сжалившись над ним, советует ему пойти к епископу. Выслушав мрачную исповедь каторжника, монсеньёр Бьенвеню приказывает накормить его в комнате для гостей. Посреди ночи Жан Вальжан просыпается: ему не дают покоя шесть серебряных столовых приборов - единственное богатство епископа, хранившееся в хозяйской спальне. Вальжан на цыпочках подходит к кровати епископа, взламывает шкафчик с серебром и хочет размозжить голову доброго пастыря массивным подсвечником, но какая-то непонятная сила удерживает его. И он спасается бегством через окно.

Утром жандармы приводят беглеца к епископу - этого подозрительного человека задержали с явно краденым серебром. Монсеньёр может отправить Вальжана на пожизненную каторгу. Вместо этого господин Мириэль выносит два серебряных подсвечника, которые вчерашний гость якобы забыл. Последнее напутствие епископа - употребить подарок на то, чтобы стать честным человеком. Потрясённый каторжник поспешно покидает город. В его огрубелой душе происходит сложная мучительная работа. На закате он машинально отбирает у встреченного мальчугана монету в сорок су. Лишь когда малыш с горьким плачем убегает, до Вальжана доходит смысл его поступка: он тяжело оседает на землю и горько плачет - впервые за девятнадцать лет.

В 1818 г. городок Монрейль процветает, и обязан он этим одному человеку: три года назад здесь поселился неизвестный, который сумел усовершенствовать традиционный местный промысел - изготовление искусственного гагата. Дядюшка Мадлен не только разбогател сам, но и помог нажить состояние многим другим. Ещё недавно в городе свирепствовала безработица - теперь все забыли о нужде. Дядюшка Мадлен отличался необыкновенной скромностью - ни депутатское кресло, ни орден Почётного легиона его совершенно не привлекали. Но в 1820 г. ему пришлось стать мэром: простая старуха устыдила его, сказав, что совестно идти на попятную, если выпал случай сделать доброе дело. И дядюшка Мадлен превратился в господина Мадлена. Перед ним благоговели все, и только полицейский агент Жавер взирал на него с крайним подозрением. В душе этого человека было место только для двух чувств, доведённых до крайности, - уважение к власти и ненависть к бунту. Судья в его глазах никогда не мог ошибиться, а преступник - исправиться. Сам же он был беспорочен до отвращения. Слежка составляла смысл его жизни.

Однажды Жавер покаянно сообщает мэру, что должен ехать в соседний город Аррас - там будут судить бывшего каторжника Жана Вальжана, который сразу после освобождения ограбил мальчика. Прежде Жавер думал, что Жан Вальжан скрывается под личиной господина Мадлена - но это была ошибка. Отпустив Жавера, мэр впадает в тяжёлое раздумье, а затем уезжает из города. На суде в Аррасе подсудимый упорно отказывается признать себя Жаном Вальжаном и утверждает, что его зовут дядюшка Шанматье и за ним нет никакой вины. Судья готовится вынести обвинительный приговор, но тут встаёт неизвестный человек и объявляет, что это он Жан Вальжан, а подсудимого нужно отпустить. Быстро разносится весть, что почтенный мэр господин Мадлен оказался беглым каторжником. Жавер торжествует - он ловко расставил силки преступнику.

Суд присяжных постановил сослать Вальжана на галеры в Тулон пожизненно. Оказавшись на корабле «Орион», он спасает жизнь сорвавшемуся с реи матросу, а затем бросается в море с головокружительной высоты. В тулонских газетах появляется сообщение, что каторжник Жан Вальжан утонул. Однако через какое-то время он объявляется в городке Монфермейль. Его приводит сюда обет. В бытность свою мэром он чрезмерно строго обошёлся с женщиной, родившей внебрачного ребёнка, и раскаялся, вспомнив милосердного епископа Мириэля. Перед смертью фантина просит его позаботиться о своей девочке Козетте, которую ей пришлось отдать трактирщикам Тенардье. Супруги Тенардье воплощали собой хитрость и злобу, сочетавшиеся браком. Каждый из них мучил девочку по-своему: её избивали и заставляли работать до полусмерти - и в этом была виновата жена; она ходила зимой босая и в лохмотьях - причиной тому был муж. Забрав Козетту, Жан Вальжан поселяется на самой глухой окраине Парижа. Он учил малышку грамоте и не мешал ей играть вволю - она стала смыслом жизни бывшего каторжника, сохранившего деньги, заработанные на производстве гагата. Но инспектор Жавер не даёт ему покоя и здесь. Он устраивает ночную облаву: Жан Вальжан спасается чудом, незаметно перепрыгнув через глухую стену в сад - это оказался женский монастырь. Козетту берут в монастырский пансион, а её приёмный отец становится помощником садовника.

Добропорядочный буржуа господин Жильнорман живёт вместе с внуком, который носит другую фамилию - мальчика зовут Мариус Понмерси. Мать Мариуса умерла, а отца он никогда не видел: г-н Жильнорман именовал зятя «луарским разбойником», поскольку к Луаре были отведены для расформирования императорские войска. Жорж Понмерси достиг звания полковника и стал кавалером ордена Почётного легиона. Он едва не погиб в битве при Ватерлоо - его вынес с поля боя мародёр, обчищавший карманы раненых и убитых. Все это Мариус узнает из предсмертного послания отца, который превращается для него в фигуру титаническую. Бывший роялист становится пламенным поклонником императора и начинает почти ненавидеть деда. Мариус со скандалом уходит из дома - ему приходиться жить в крайней бедности, почти в нищете, но зато он чувствует себя свободным и независимым. Во время ежедневных прогулок по Люксембургскому саду, юноша примечает благообразного старика, которого всегда сопровождает девушка лет пятнадцати. Мариус пылко влюбляется в незнакомку, однако природная застенчивость мешает ему познакомиться с ней. Старик, заметив пристальное внимание Мариуса к своей спутнице, съезжает с квартиры и перестаёт появляться в саду. Несчастному молодому человеку кажется, что он навсегда потерял возлюбленную. Но однажды он слышит знакомый голос за стенкой - там, где живёт многочисленное семейство Жондретов. Заглянув в щель, он видит старика из Люксембургского сада - тот обещает принести деньги вечером. Очевидно, Жондрет имеет возможность шантажировать его: заинтересованный Мариус подслушивает, как негодяй сговаривается с членами шайки «Петушиный час» - старику хотят устроить западню, чтобы забрать у него все. Мариус извещает полицию. Инспектор Жавер благодарит его за помощь и вручает на всякий случай пистолеты. На глазах у юноши разыгрывается жуткая сцена - трактирщик Тенардье, укрывшийся под именем Жондрета, выследил Жана Вальжана. Мариус готов вмешаться, но тут в комнату врываются полицейские во главе с Жавером. Пока инспектор разбирается с бандитами, Жан Вальжан выпрыгивает в окно - только тут Жавер понимает, что проворонил куда более крупную дичь.

В 1832 г. Париж был охвачен брожением. Друзья Мариуса бредят революционными идеями, однако юношу занимает другое - он продолжает упорно разыскивать девушку из Люксембургского сада. Наконец счастье ему улыбнулось. С помощью одной из дочерей Тенардье молодой человек находит Козетту и признается ей в любви. Оказалось, что Козетта также давно любит Мариуса. Жан Вальжан ни о чем не подозревает. Более всего бывший каторжник обеспокоен тем, что за их кварталом явно наблюдает Тенардье. Наступает 4 июня. В городе вспыхивает восстание - повсюду строят баррикады. Мариус не может оставить своих товарищей. Встревоженная Козетта хочет послать ему весточку, и у Жана Вальжана наконец открываются глаза: его малышка стала взрослой и обрела любовь. Отчаяние и ревность душат старого каторжника, и он отправляется на баррикаду, которую обороняют молодые республиканцы и Мариус. Им в руки попадается переодетый Жавер - сыщика хватают, и Жан Вальжан вновь встречает своего заклятого врага. Он имеет полную возможность расправиться с человеком, причинившим ему столько зла, но благородный каторжник предпочитает освободить полицейского. Тем временем правительственные войска наступают: защитники баррикады гибнут один за другим - в их числе славный мальчуган Гаврош, истинный парижский сорванец. Мариусу ружейным выстрелом раздробило ключицу - он оказывается в полной власти Жана Вальжана.

Старый каторжник уносит Мариуса с поля боя на своих плечах. Всюду рыщут каратели, и Вальжан спускается под землю - в страшные канализационные стоки. После долгих мытарств он выбирается на поверхность только для того, чтобы очутиться лицом к лицу с Жавером. Сыщик разрешает Вальжану отвезти Мариуса к деду и заехать попрощаться с Козеттой - это совсем не похоже на безжалостного Жавера. Велико же было изумление Вальжана, когда он понял, что полицейский отпустил его. Между тем для самого Жавера наступает самый трагический момент в его жизни: впервые он преступил закон и отпустил преступника на свободу! Не в силах разрешить противоречие между долгом и состраданием, Жавер застывает на мосту - а затем раздаётся глухой всплеск.

Мариус долгое время находится между жизнью и смертью. В конце концов молодость побеждает. Юноша наконец встречается с Козеттой, и их любовь расцветает. Они получают благословение Жана Вальжана и г-на Жильнормана, который на радостях совершенно простил внука. 16 февраля 1833 г. состоялась свадьба. Вальжан признается Мариусу в том, что он беглый каторжник. Молодой Понмерси приходит в ужас. Ничто не должно омрачать счастья Козетты, поэтому преступнику следует постепенно исчезнуть из её жизни - в конце концов, он всего лишь приёмный отец. Поначалу Козетта несколько удивляется, а затем привыкает ко все более редким визитам своего бывшего покровителя. Вскоре старик вовсе перестал приходить, и девушка забыла о нем. А Жан Вальжан стал чахнуть и угасать: привратница пригласила к нему врача, но тот лишь развёл руками - этот человек, видимо, потерял самое дорогое для себя существо, и никакие лекарства здесь не помогут. Мариус же полагает, что каторжник заслуживает подобного отношения - несомненно, именно он обокрал господина Мадлена и убил беззащитного Жавера, спасшего его от бандитов. И тут алчный Тенардье открывает все тайны: Жан Вальжан - не вор и не убийца. Более того: именно он вынес с баррикады Мариуса. Юноша щедро платит гнусному трактирщику - и не только за правду о Вальжане. Когда-то негодяй совершил доброе дело, роясь в карманах раненых и убитых, - спасённого им человека звали Жорж Понмерси. Мариус с Козеттой едут к Жану Вальжану, чтобы умолять о прощении. Старый каторжник умирает счастливым - любимые дети приняли его последний вздох. Молодая чета заказывает трогательную эпитафию на могилу страдальца.